«Количество отмен не абсолютное свидетельство эффективности»

В октябре прошлого года начали действовать новые кассационные суды общей юрисдикции. Большая часть из них выведена за пределы региона, в котором находятся «подопечные» им суды первой и второй инстанций, – и по правилам сплошной кассации они рассматривают все поступающие к ним жалобы. Владимирский адвокат Максим Никонов проанализировал работу новых судов, чтобы понять, как КСОЮ разрешают дела и готовы ли они разбираться со сложными и застарелыми процессуальными проблемами. «Улица» спросила у адвоката, насколько новые суды соответствуют ожиданиям защитников – и оправдались ли многочисленные страхи, которые высказывались юристами перед реформой.

Ущербность судоустройства

– Максим, до того, как мы перейдём к анализу практики КСОЮ, объясните коротко, по каким причинам их внедрили в судебную систему?

– Раньше кассационные жалобы рассматривались президиумом «высшего» регионального суда, и только потом Верховным судом РФ. Реформа вывела «первую кассацию» за пределы субъекта. Не очень хорошо, когда три судебные инстанции (первая, апелляционная и кассационная) находятся в одном регионе. И практика подтверждала ущербность такого судоустройства: региональные президиумы часто соглашались с решениями нижестоящих судов по принципу «Не будем вредить коллегам».

– То есть проблема была в солидарности судей внутри региона, а не в том, что местные власти могли иметь какое-то непроцессуальное влияние на судей?

– Я бы с осторожностью относился к заявлениям о влиянии на судей региональных властей. Если говорить об уголовных делах, то большинство из них – это дела совершенно бытового свойства, в которых у местной власти не может быть интереса. Об этом ещё можно говорить в контексте дел, разрешаемым по КАС – когда речь идёт о спорах с властными структурами. Но юристы в преддверии изменений больше говорили о региональной судейской «солидарности».

Идея реформы была всем понятна, ведь в системе арбитражных судов три инстанции чаще всего разбросаны по разным регионам. В случае с КСОЮ реализацию вряд ли можно назвать «чистой». Например, кассацию для дел, рассмотренных судами Московской области, вынесли в Саратов. Но для дел, рассмотренных московскими судами, апелляцию и кассацию сохранили в столице.

– Почему, если одной из главных целей был вынос кассации за пределы субъекта, «родного» для первых двух инстанций?

– Сложно сказать, почему решили поступить именно так.

– Второе главное новшество реформы – введение сплошной кассации. Объясните коротко её суть и чем она отличается от выборочной кассации.

– Раньше все дела в кассацию поступали через фильтр судьи-докладчика. Он единолично принимает решение о том, стоит ли передавать дело на рассмотрение президиума. Причём в УПК нет жёстких критериев, на которые такой судья должен ориентироваться – поэтому он опирался на сложившуюся практику своего региона и Верховного суда. Причём если дело уходит в кассацию, то соответствующее решение судьи публикуется на сайте, а вот «отказники» – нет. Из-за этого мы не можем системно проанализировать причины отказов. А нам нужно их знать, чтобы успешно проходить фильтр.

– А президиумы не делали обзоры по отказникам?

– Насколько я знаю, нет. Я помню, что они размещали положительную практику в рамках каких-то аналитических справок.

– А какой примерно был процент отказов?

– В среднем по стране было около 95% отказов. Например, в 2017 году в кассационные инстанции поступило 210 408 кассационных жалоб и представлений, а кассационное производство с передачей для рассмотрения по существу было возбуждено только по 10 179.

– В сплошной кассации жалобы уже не подвергаются фильтрации?

– Да, рассматриваются все жалобы. Но нужно иметь в виду, что сплошная кассация действует только для приговоров – все промежуточные решения, например избрание и продление стражи, жалобы на следствие в порядке 125-й УПК, по-прежнему обжалуются по правилам выборочной кассации. Это первое. Второе – в порядке сплошной кассации рассматриваются жалобы на приговоры, вступившие в силу после 1 октября, то есть после начала работы новых КСОЮ.

– Насколько оправдано сохранение выборочной кассации?

– Оно понятно, потому что у КСОЮ есть определённая пропускная способность. Думаю, лучше сэкономить судейские ресурсы на какой-нибудь 125-й и обстоятельнее рассмотреть жалобу на приговор, чем распределять их пополам. Конечно, жалобы на следствие важны, но жалобы на приговор – это более значительная история.

«Каждый публикует как хочет»

– Прошёл почти год с начала работы новых кассационных судов. Я знаю, что вы проанализировали работу только двух из них – и только по уголовным делам. Объясните, пожалуйста, выборку.

– Честно говоря, я не делал глубокую аналитику. Но я искал на сайтах КСОЮ официальные обзоры практики – и из девяти судов их опубликовали пока только четыре. А уже «ручками» анализировал информацию, размещённую на сайтах Первого и Второго кассационных судов. Я выбрал эти суды, потому что сам работаю с ними. На сайтах этих судов я отсматривал все судебные решения по уголовным делам.

– Эти два суда попали в ту четвёрку, которая уже сделала обзоры?

– Да.

– На сайтах достаточно информации для аналитики?

– К сожалению, у кассационных судов примерно такой же подход к размещению информации, как у всех других судов общей юрисдикции. Каждый публикует как хочет. Причём понять принцип отбора решений, которые попадают на сайт, невозможно. Например, Вторая кассация может рассмотреть 13 дел за день, но опубликовать решения только по двум из них. Думал, может, они публикуют только положительную практику, а «отказники» – нет. Но начал перебирать вручную – нашёл и их. В общем, подход непонятен. Хотя Первая кассация подходит к делу серьёзнее: у них, пусть и с задержкой, публикуется практически всё.

– Но ведь есть официальная статистика Судебного департамента при Верховном суде.

– Да, есть статистика за 2019 год. Но, во-первых, она охватывает только три «послереформенных» месяца. Во-вторых, в ней нет информации о количестве подданных жалоб в порядке «сплошной кассации», хотя есть число жалоб, удовлетворённых по этим правилам. Но в любом случае для каких-то первых выводов лучше дождаться статистики за 2020 год.

«СРАБАТЫВАЮТ УКАЗАНИЯ НА “ЛОБОВЫЕ” НАРУШЕНИЯ»

– Если пока вас не интересует статистика, то какую информацию вы искали на сайтах двух КСОЮ?

– Меня как практикующего адвоката интересовали основания для отмены или изменения приговоров, чтобы ссылаться на них. Причём не только в кассационных жалобах, но и в ходе рассмотрения дел в первой и апелляционной инстанциях. Да и следователей нужно информировать о практике новых КСОЮ.

– И какие основные тенденции вы заметили в работе новых судов?

– Думаю, год не срок для тенденций. Но могу сказать, что наметилось в части оснований для отмен или изменений решений нижестоящих судов.

Большинство из них связаны с назначением наказания. Причём, с одной стороны, многие из них относятся к так называемым «школьным» ошибкам, потому что вопрос с расчётом наказаний чётко прописан либо в УК, либо в профильном пленуме, обзоре, практике по конкретным делам ВС. И региональные суды знают об этом – эти ошибки, скорее всего, вызваны нехваткой времени у судей нижестоящих инстанций, невнимательностью.

Но есть ошибки, связанные с непониманием правил назначения наказания. Например, недавно у нас были поправки в ст. 72 УК по зачёту стражи или домашнего ареста в наказание: один день в заключении стал «стоить» полтора дня в колонии общего режима, один день домашнего ареста – полдня в колонии. Нужно понимать, что, согласно одному из главных принципов уголовного права, если новый закон улучшает положение обвиняемого/осуждённого, то он применяется в том числе и на прошлое. То есть расчёт по льготным коэффициентам («один за полтора») должен применяться в отношении срока под стражей как до поправок, так и после. Но суды иногда дробили срок стражи на две части: до поправок считали по-старому, после поправок – по-новому. Ещё большие сложности возникали с домашним арестом. Некоторые суды также делили период домашнего ареста на до и после поправок и вторую часть засчитывали по новым правилам – два дня домашнего ареста за день в колонии. Хотя в этом случае должны были действовать старые правила, поскольку новые ухудшали положение обвиняемого/осуждённого.

В кассации часто срабатывают указания на «лобовые» нарушения: неподписанный протокол судебного заседания, нарушение права на защиту, «коллективное» продление меры пресечения – когда в деле несколько фигурантов, но судья не рассматривает вопрос отдельно по каждому из них, вынося постановление «оптом» одно на всех.

– Именно за такое «коллективное» продление стражи КСОЮ вынес председателю Мосгорсуда Ольге Егоровой частное постановление.

– Возможно, я видел именно это постановление, потому что оно было вынесено как раз Вторым КСОЮ. Что ж, привет Ольге Александровне! Возвращаясь к «лобовым» процессуальным ошибкам – совершенно понятное нарушение, когда в приговоре есть ссылки на доказательства, которые не исследовались под протокол. Если среди таких находились ключевые доказательства или довольно значимые для установления обстоятельств дела, то приговор отменялся и дело направлялось на новое рассмотрение.

– Для многих «частник» в отношении председателя Мосгорсуда Ольги Егоровой стал символом смелости новых судов, демонстрацией нового подхода. Есть ещё какие-то примеры подобной храбрости?

– Храбрость – оценочное понятие. Думаю, здесь можно говорить о том, есть ли попытка менять некоторые устоявшиеся тенденции. Например, в решениях Второй кассации прослеживается желание искоренить устоявшуюся практику, по которой судья, который решает вопрос о мере пресечения, затем рассматривает дело по существу и выносит приговор. Кассация отменила несколько приговоров по этой причине. И это правильно – ведь суд, рассматривая вопрос о мере пресечения, оценивает причастность к преступлению, доказательства – то есть формирует своё мнение задолго до рассмотрения дела по существу. Надеюсь, Вторая кассация удержит эту практику, не откатит её назад.

– А есть ещё примеры подобных новых веяний?

– Назову те, что могут быть полезно нашему брату адвокату. Хотя их вряд ли их можно назвать новыми веяниями, скорее – усилением тех слабых явлений, которые иногда проявляла старая кассация.

Есть общее мнение, что приговор, вынесенный в особом порядке, можно обжаловать только в части наказания. Но в одном из дел новая кассация обнаружила несколько не подписанных дознавателем протоколов допросов – и указала на важный аспект. Мол, несмотря на то, что доказательства в делах, рассматриваемых в особом порядке, публично не исследуются, это не значит, что судья может не оценить доброкачественность собранных следствием доказательств сам, у себя в кабинете. КСОЮ указал, что судья должен проверять дело – и если доказательства по каким-то причинам вызывают у него сомнения, он должен выходить в общий прядок. Это позволяет адвокатам говорить в кассационных жалобах о том, что суд не выполнил требования по проверке доказательств. Это может быть полезно, когда дело в первой инстанции вёл один адвокат и в каких-то моментах «зевнул», а дальше произошла замена защитника.

Есть интересная тенденция, связанная с переквалификацией преступления. Расскажу на примере краж из дачных домиков – это частая практика. Бывает, человек проник в домик и забрал что-то, а бывает – проник, но по каким-то причинам ничего не взял. И до кассации дошло дело, в котором человек совершил целую серию проникновений в такие домики с разным результатом. Первая и вторая инстанция по случаям, где человек ничего не взял, вменила покушение на кражу. Но кассация их поправила – сказала, что при краже и покушении нужно вменять размер хотя бы потенциального ущерба, а здесь этого сделано не было – значит, это просто проникновение в жилище. И это очень серьёзная переквалификация.

«ЭТИЧЕСКИЙ ВОПРОС»

– А были интересные отмены или изменения, связанные с нарушением права на защиту?

– Было интересное дело во 2КСОЮ. История в суде первой инстанции следующая: в деле не оспаривался факт – лица соглашались с обвинением, но потерпевший заявил ходатайство о прекращении за примирением, и обвиняемый его поддержал. По какой-то причине судья не стала выносить решение по этому ходатайству сразу – скорее всего, сказала: «Я решу этот вопрос при удалении в совещательную комнату при вынесении итогового решения». Но адвокат, выступая в прениях, высказался о размере наказания своему доверителю. И Вторая кассация посчитала это нарушением, фактически сказав: «Ребят, у вас подвешенное ходатайство о прекращении дела. У вас этот вопрос не решён, а вы уже высказываетесь о наказании! Безусловно, вы можете указывать на обстоятельства, смягчающие наказание – но вам нужно было говорить об основаниях для прекращения за примирением».

Кассация посчитала, что нарушение допустил адвокат. Но, думаю, что в какой-то мере в этом виноват и суд первой инстанции, который отложил решение по ходатайству до приговора. Защита оказалась в непонятном положении – не знала, прекратит судья дело или нет – и была вынуждена действовать в этих обстоятельствах. Хотя лично я считаю неприемлемым для адвоката говорить о конкретном виде и размере «альтернативного» наказания, выступать этаким вторым прокурором, но «добрым». Но это этический вопрос, который нигде не урегулирован.

– Если я правильно понимаю, подсудимому был вынесен обвинительный приговор. С какой формулировкой в итоге он был отменён кассацией?

– Второй КСОЮ посчитал, что фактически произошло расхождение позиции подзащитного и адвоката, потому что подсудимый поддержал ходатайство о прекращении дела за примирением, а его защитник встал и высказался по наказанию.

– Интересно. А какие-то ещё примеры нарушения права на защиту можете привести?

– Наверное, самый яркий пример из тех, что мне встречались – когда все участники процесса, включая адвокатов, проглядели возраст подсудимых. Они не достигли возраста уголовной ответственности. По-моему, «Улица» писала об этом случае. Тогда кассация вынесла «частники» всем.

«СУДЫ НЕ ГОТОВЫ РЕШАТЬ ТОНКИЕ ПРОЦЕССУАЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ»

– Эти нарушения тоже кажутся «лобовыми». А что с более сложными случаями?

– К сожалению, новые кассационные суды пока не готовы решать тонкие процессуальные вопросы – связанные, например, с недопустимостью доказательств. В судах первой и второй инстанций невозможно добиться исключения доказательств. Там всегда всё законно, обоснованно, как собрали – так собрали.

Самый показательный момент – это проблема засекреченных свидетелей. Следователь не может по своему желанию «секретить» свидетелей, в УПК прописаны основания для этого – давление, угрозы и т. д. Если есть реальные риски, подкреплённые доказательствами, то человека нужно засекречивать – чтобы создать безопасные условия для дачи показаний. 

Но наши суды не требуют от обвинения доказательств опасности – им достаточно заявления свидетеля с просьбой его засекретить, «подкреплённой» лишь словами о возможном давлении со стороны обвиняемого и его родственников. В итоге у нас «секретят» свидетелей, которые по каким-то причинам выгодны оперативным сотрудникам – например, они хотят скрыть их личности, чтобы использовать в своей работе дальше.

Такие «секретные помощники» обеспечивают массовые дела по «наркостатьям». Допустим, в поле зрения полиции попадает какой-нибудь потребитель, и дальше он у них выступает в десятках дел в качестве закупщика. В одном деле он проходит под псевдонимом Иванов, в другом – под псевдонимом Петров, в третьем он Сидоров и так далее. И это подводит нас к вопросу о зависимости засекреченных свидетелей от правоохранительных органов, достоверности их показаний – которые могут быть вложены им в уста оперативными сотрудниками.

– А адвокаты сами как-то реагируют на подобную «всеядность» суда?

– Проиллюстрирую на примере, что делают суды – и как реагирует защита. По одному из моих дел был засекречен закупщик. Такие свидетели в суде допрашиваются в условиях, исключающих визуальное наблюдение и с измененным голосом. Для этого есть разные способы, в том числе шторки, ведро на голове и прочие радости жизни. И до того, как начался допрос по существу, я сказал судье: «Ваша честь, позвольте, я задам свидетелю несколько вопросов, связанных с обоснованностью его засекречивания? Потому что если оснований нет, то его надо рассекречивать и допрашивать по общим правилам. А то он там сидит в отдельной комнате – и я не могу исключить, что у него там могут быть шпаргалки или что ему оперативник на ухо подсказывает ответы. Кроме того, я не вижу, как человек реагирует на мои вопросы». И судья разрешил мне задать эти вопросы. Спрашиваю:

– Мой подзащитный оказывал на вас какое-то давление? Угрозы от него поступали?

– Нет, не поступали.

– От родственников или знакомых моего подзащитного угрозы поступали?

– Нет, не поступали.

– Какое-то насилие оказывалось?

– Нет, не оказывалось.

– Какие-то вещи у вас уничтожали? Даже неизвестные лица в связи с этим делом?

– Нет, ничего не уничтожалось.

– Вы вообще моего подзащитного когда-либо опасались? В ходе предварительного расследования или сейчас?

– Нет, я вообще никогда никого не боялся, в том числе вашего подзащитного.

После этого я заявил ходатайство о рассекречивании свидетеля, но получил отказное постановление – со ссылкой на то, что основания для засекречивания не отпали и не изменились! Хотя по допросу было понятно, что этих оснований изначально не было. В итоге мы не можем проверить показания таких свидетелей на предмет недостоверности или фальсификации.

– Это выглядит как ещё одно свидетельство «традиционной» связки «следователь – судья»…

– Да.

– И обжаловать это никак нельзя?

– В делах о сбыте наркотиков это постоянная практика. Она совершенно устойчивая – вплоть до Верховного суда.

– Если даже Верховный суд засилил такую практику – тем самым «разрешив» судьям не реагировать на аргументы защиты о рассекречивании – почему вы ждёте другого подхода от новых кассационных судов?

– По делу, о котором я рассказывал, была отправлена жалоба в ЕСПЧ, но одновременно с этим мы проходим все национальные инстанции. Я обжаловал его во 2КСОЮ – правда, в рамках выборочной кассации, поскольку оно старое, – получил отказ. Обратился в Верховный суд – тоже пришёл отказ. Написал председателю Верховного суда, снова получил отказ. Я не питал больших иллюзий на этот счёт – но нужно было отстрелять последний патрон и посмотреть.

Даже если Верховный суд пока столбит негативную практику, это не значит, что мы должны с ней мириться и не должны пытаться её проламывать. Это возможно, если наберётся критический массив таких жалоб.

Адвокат Максим Никонов

Конечно, это вопрос веры. Но если адвокаты будут чаще и качественнее жаловаться, то есть демонстрировать, что это проблема системная, – уверен, вопрос сдвинется с места.

Ведь сейчас по большому счёту нет ограничений на засекречивание – эта практика может перекинуться с дел о наркотиках на те же дела об убийствах или кражах.

– Жаль, что новые кассационные суды пока не готовы сами решать этот вопрос. А какие ещё старые процессуальные проблемы остаются без реагирования с их стороны?

– Провокации. У нас по этому вопросу наработана большая международная практика. Европейский суд уже давно почти в автоматическом порядке удовлетворяет жалобы россиян на провокации со стороны правоохранителей, ссылаясь на нарушение ст. 6 Конвенции – права на справедливый суд. ЕСПЧ истратил огромное количество европейского леса на решения, в которых говорит одно и то же. Что сотрудник не может получать разрешение на проведение ОРМ у собственного начальника – должен быть внешний контролёр: суд или прокурор. Мы прекрасно понимаем, что разговоры об уходе палочной системы в прошлое лишь разговоры. Поэтому начальник, заинтересованный в показателях, никогда не откажет своему сотруднику в ОРМ. Но несмотря на многочисленные решения ЕСПЧ, в которых такое положение вещей осуждается, российские суды не реагируют на доводы об отсутствии внешнего контроля – в том числе новые КСОЮ. Это первая проблема.

Из неё вытекает вторая. Из-за фактического отсутствия контроля, в нашей стране ОРМ производятся на старте оперативной разработки, а не на финише, как должно быть. Проверочной закупке должна предшествовать глубокая оперативная работа, результаты которой должны давать право выходить на закупку. На довод о неправильности такого порядка работы суды, включая КСОЮ, тоже не реагируют.

Впрочем, новые суды не обращают внимания и на возмутительную следственную практику, когда сотрудники провоцируют покупку такого веса наркотического вещества, который позволит квалифицировать преступление по более тяжкой части ст. 228.1 УК. Я как-то допрашивал одного из закупщиков по этому поводу. Спросил: «Почему вы пошли закупаться у человека сразу на третью часть (предполагает лишение свободы на срок от 10 до 20 лет – “Улица”)? Вы говорите, что у вас норма потребления такая-то, а вы пошли закупать себе чуть ли не на три дня вперёд. Хотя, как вы рассказываете, вы спокойно могли закупаться у него на каждый день. Тут вы пришли и взяли сразу повышенный вес». И внятного ответа я так и не получил. Поэтому позволил себе немножко поиздеваться над обвинением, посоветовав им не заниматься мелочью и покупать сразу килограмм – чтобы была прекрасная раскрываемость, а народ сидел вплоть до пожизненного. В кассационной жалобе я указал на повышенный вес как на один из многочисленных признаков провокации – но суд на это не отреагировал. 

– Суды просто игнорируют доводы о провокации?

– В целом да. Кроме того, у нас на национальном уровне не закреплён конкретный тест на провокацию. Поэтому суды, отбиваясь от таких доводов защиты, просто говорят, что действия оперативных сотрудников и закупщиков отвечали требованием закона и были обоснованы. Хотя о каком обосновании можно говорить, когда оперативная информация, на которую ссылается обвинение, нельзя даже в суде получить.

– Суд не запрашивает её даже для себя?

– Нет. Ни для защиты, ни для себя. Могу привести пример из практики – я допрашивал оперативника:

– Вы почему вообще решили провести проверочную закупку?

– У нас была оперативная информация.

– Прекрасно, она у вас была. Хотелось бы её увидеть – и понять, что, во-первых, она у вас действительно была; во-вторых, что она была в отношении моего клиента и, в-третьих, в каком объёме она у вас была.

– Это оперативная информация, я не обязан вам её предоставлять

– Мне её предоставлять не надо, вы суду её предоставьте.

После этого я заявил ходатайство суду о запросе этой подтверждающей оперативной информации. Но суд отказал: «Сотрудник же говорит, что была информация. Мы ему верим, у нас нет оснований не доверять оперативному сотруднику».

Конечно, мы ждали и ждём от КСОЮ изменения подхода судов к подобным моментам.

«ПРАВОСУДИЯ В РЕГИОНАХ БОЛЬШЕ»

– А наметилась ли региональная специфика в работе кассационных судов?

– Чтобы это понять, нужно проанализировать практику по делам одного типа в разных судах. Я этого не делал. Но на уровне ощущений практикующего адвоката мне кажется, что 1КСОЮ в Саратове рассматривает более интересные вопросы, чем 2КСОЮ в Москве.

– Как вы думаете, с чем это связано?

– По моему адвокатскому мнению, правосудия в регионах больше.

– Поэтому кассация в Москве, работающая на суды своего региона, не может похвастаться интересными делами?

– Сложно дать определённый ответ. Но если бы кассацию для столичных судов вывели за пределы Москвы, было бы лучше и целесообразнее. Меня, как человека, которому есть с чем сравнить, московская практика не очень радует. Я считаю, что в регионах с качеством отправления правосудия гораздо лучше, чем в Москве. 

Не в обиду москвичам будет сказано. Я прекрасно понимаю загруженность столичных судов по сравнению с судами в регионах. Опять же, зарплата судьи в регионах позволяет вести достаточно хороший кадровый отбор в судьи, тогда как в Москве судья получает примерно столько же, сколько получает юрист среднего уровня в юридической компании – это не стимулирует лучших юристов идти на судейские должности.

И решение оставить кассацию для столичных судов в Москве лишь консервирует текущее состояние московского правосудия. Предполагаю, если бы 2КСОЮ вынесли в Калугу, как это предполагалось изначально, то мы бы стали свидетелями не только «частников» в отношении Егоровой. Думаю, калужанам было бы всё равно, кто у них там – Егорова, Петрова, Иванов или Сидоров. Они бы активнее меняли практику.

«СМИРИТЬСЯ ДЛЯ РЕШЕНИЯ ГЛАВНОЙ ПРОБЛЕМЫ»

– Какие проблемы в работе новых судов вы можете отметить? Я пойду по порядку. Удалённость?

– Удалённость критиковалась юридическим сообществом изначально – с момента анонсирования реформы. Многие говорили, что это удаление правосудия от граждан. Но, на мой взгляд, с этим можно смириться для решения главной проблемы – вывода кассационных судов из родных регионов. Понятно, что не было возможности создать столько же судов, сколько у нас регионов – и расположить их поближе к «подопечным» нижестоящим судам. На это просто нет денег.

– И нет столько кассационных жалоб, чтобы обеспечить работой кассационный суд в каждом субъекте?

– По большому счёту да, потому что обжалуется не такое большое количество приговоров. Но я понимаю недовольство коллег. Когда, например, 8КСОЮ замыкает на себе все сибирские суды – а это необъятные просторы – я понимаю, что преодолевать расстояния сложнее: ехать, плыть, лететь. Или 9КСОЮ, который работает на суды Дальнего Востока – там тоже расстояния совершенно безумные. Может быть, нужно было сделать не 9 кассационных судов, а 15. Но надо признать, что проблема есть и в центральном регионе, – «по железке» в любой регион можно доехать только через Москву: чтобы судиться в 1КСОЮ, мне приходится из Владимира ехать в столицу, и уже оттуда в Саратов; нет прямых сообщений.

– А ВКС не позволяет решить проблему расстояний?

– Это здравый довод, но вопрос – как с этим работать? Я считаю, что ВКС – это скорее паллиативная мера. Если можно ехать живьём, то надо ехать живьём.

– Почему?

– Я понимаю, что кассация – это не про изучение вопросов фактов. Но в живом процессе ты, во-первых, можешь быть гораздо убедительнее, чем через экран. Во-вторых, ты более или менее внятно можешь улавливать реакцию суда. Хотя во время карантина я судился по ВКС в том же Саратове, и результат был хороший, – но если бы тогда можно было участвовать в процессе вживую, я бы поехал.

– Но в таком случае командировочные расходы ложатся на доверителя. Очевидно, что если это кассация на Дальнем Востоке, то это не только вопрос желания/нежелания адвоката преодолевать какие-то расстояния.

– Да, это недешёвое удовольствие и, конечно, этот вопрос возникает. Но он решается с каждым доверителем в индивидуальном порядке. Защитник объясняет, какие есть варианты – например, говорит, что лучше съездить, но если по деньгам получается сильно накладно, то предлагает ходатайствовать о заседании по ВКС. Самое главное, чтобы это был свободный выбор доверителя.

– Вы не знаете, насколько часто стали удовлетворять ходатайства о заседаниях по ВКС как раз в связи с удалённостью кассационных судов?

– Конкретных данных у меня нет, но коллеги в адвокатских чатах и соцсетях пишут, что практика расширяется – особенно с учётом «коронавирусных» ограничений.

ВКС «по упрощёнке»

Адвокаты участвуют в заседании по Skype, доверителей опрашивают через WhatsApp

– Во время обсуждения реформы юристы и адвокаты говорили, что девяти судов недостаточно и что они не справятся с потоком жалоб, в том числе из-за введённой сплошной кассации. Суды действительно загружены?

– Такие опасения и правда были: что суды завалят жалобами и они не смогут их качественно рассматривать. Но я сравнил, сколько уголовных дел в день рассматривает 2КСОЮ и суды апелляционных инстанций в разных регионах. У кассационного получилось в среднем 16 дел, у Владимирского областного суда – около 20 дел, у Красноярского краевого суда – под сотню, а у ВС Татарстана и вовсе порядка 120 дел. Получается, что Вторая кассация, рассчитанная на девять регионов, рассматривает меньше дел, чем апелляционная инстанция в одном субъекте. Это понятно и это правильно, потому что при каждом последующем обжаловании количество оспариваемых актов уменьшается – чем выше пирамида, тем больше отсев.

– Но ведь сплошная кассация позволяет обжаловать вообще все приговоры.

– Да, но оспаривается не каждый приговор. Объясню. Жалобу в апелляцию адвокаты отправляют практически в автоматическом порядке – даже защитники по назначению. Они могут не делать этого только если у них есть отдельное поручение доверителя об этом. С кассационными жалобами другая история: их адвокат по назначению подавать не обязан, поэтому с ними обращаются только адвокаты по соглашению. Но защитника за деньги может позволить себе не каждый обвиняемый, написать самостоятельно приемлемую жалобу тоже – поэтому и нет этой массовости.

– По правилам сплошной кассации жалобы могут отклоняться только по формальным причинам. Нет ли случаев, когда под формальными предлогами жалобы отклоняются по существу?

– Мне такая практика не попадалась.

– А ваши жалобы или заявления ваших коллег не отклонялись под сомнительными предлогами?

– Я и коллеги с таким не сталкивались. Понятно, что когда жалобы пишут сами обвиняемые, то с их жалобами такая история случается. Обидно, досадно – ну, слава богу, срока на кассацию нет.

– Пока. Депутаты в первом чтении уже приняли законопроект об ограничении срока кассационного обжалования двумя месяцами.

– Да. И я знаю, что идея принадлежит Верховному суду. Незадолго до запуска новых КСОЮ судья ВС Александр Червоткин рассказал о ней на вебинаре журнала «Уголовный процесс». Причём, насколько я понял, идея ограничить сроки обжалования является частью кассационной реформы. По понятным причинам её не стали сразу реализовывать – это нанесло бы сильный репутационный урон всей реформе, как минимум – сильно затормозило бы её. Ведь это дополнительный фильтр.

– Но суть сплошной кассации, кажется, как раз в том, чтобы снять фильтры.

– Шаг вперёд, два шага назад. Не всё, что делает российский законодатель, можно объяснить с точки зрения здравой логики.

– Вы не считаете оправданной эту идею?

– На мой взгляд, это совершенно вредная история. Если судом первой инстанции допущена ошибка, которая повлияла на судьбу человека, то не имеет значения, когда эта ошибка будет исправлена. Да и чисто технически очень сложно уложиться в двухмесячный срок: пока дело вернётся в первую инстанцию, пока ты получишь мотивировку, пока ты сядешь писать жалобу… всё это занимает очень много времени.

«ОПТИМИСТ, НО ОСТОРОЖНЫЙ»

– А как вы в целом можете оценить работу новых судов? Реформа стоила того, чтобы её проводить?

– Лично я испытываю осторожный оптимизм. Я вижу, что кассация работает. Она не засиливает всё, что обжалуется: она изменяет, отменяет. Нравится ли мне всё, что происходит в кассации? Нет. У нас остаётся много проблем, о которых мы говорили. Поэтому я оптимист, но осторожный.

– Что нужно сделать, чтобы усовершенствовать систему новых кассационных судов?

– У судебной системы есть ровно две задачи. Первая – разрешения конкретных дел. Вторая – решение каких-то глобальных проблем за счёт формирования практики, её стабилизации и трансляции вниз по вертикали.

– Вы хотите, чтобы новая кассация работала как прежний ВАС?

– Я хотел бы на это надеяться и в это верить, потому что Верховный суд этим заниматься не будет – он не рассматривает в большом количестве дела с интересными проблемами. Достаточно посмотреть, что попадает в «уголовную» часть ежеквартальных обзоров Верховного суда. Каких-то прорывных идей там нет. Решать глубинные проблемы можно только в кассации – как это делают окружные кассации в арбитраже. Им нужно обращать внимание не только на «лобовые» нарушения – нужно выходить на более серьёзный уровень и разбирать тонкую процессуалистику; решать проблемы, которые пока на практике только воспроизводятся по кругу.

– То есть большой процент изменений и отмен не свидетельство более высокого качества работы новых кассационных судов? Верховный суд и Совет судей придерживаются другой позиции.

– Это всё хорошо, это совершенно правильные вещи. Но кассация должна наращивать мощность и выходить на более глубинные вопросы. Это первое. Во-вторых, количество отмен не абсолютное свидетельство эффективности новых судов. Статистику по отменам можно сделать на выявлении «лобовых» нарушений, а можно – на разборе тонкой процессуалистики, и второе гораздо эффективнее для развития практики. Кроме того, нужно следить за реакцией апелляционных судов – начнут ли они менять свою практику, ориентируясь на практику кассационных судов.

Есть случаи, когда кассация раз за разом отменяет, а региональные суды как допускали нарушения, так и допускают. Хотя, конечно, если отмены будут массовыми, то первые инстанции быстро перестроятся. И я сторонник как раз таких изменений. Могу привести наглядный пример. Владимирские суды ещё лет пять назад с большой неохотой отпускали людей по УДО. Но один из осуждённых обжаловал отказ до Верховного суда, который не только отменил отказ в УДО, но и выписал всем инстанциям «частники» – то есть пламенный привет получила вся вертикаль. Но через два месяца история повторилась – второй осуждённый точно так же дошел до ВС, оспаривая отказы владимирских судов. В Верховном суде возмутились и второй раз вынесли всем «частники». После этого практика по УДО в области стала лучше.

– У вас есть какая-то информация о том, как нижестоящие инстанции реагируют на решения новой кассации?

– Я не смотрел, как первые инстанции пересматривали дела, которые им возвращала кассация после отмен. Не могу сказать. И из статистики Суддепа эту информацию тоже не выудить – её можно только ручками отловить. То есть смотреть, что отменила кассация, а дальше идти на сайт первой инстанции и искать информацию о новом решении.

При этом надо понимать, что не всегда, когда первая инстанция после отмены выносит идентичный первому приговор, – это саботаж решения кассационного суда. КСОЮ может отправить дело на пересмотр, потому что в суде не было исследовано какое-то доказательство. Но не факт, что после этого суд придёт к новому выводу и новому приговору – чаще не приходит. Но это одно измерение. Есть другое – насколько суды первых инстанций готовы прислушиваться к практике кассации, готовы воспринимать её в качестве доводов при рассмотрении дел. Я недавно по одному из своих дел нашёл практику даже не кассации – Верховного суда! – сослался на неё. Казалось бы, ВС – вершина всех вершин. А мне первая инстанция на это говорит: «Ну хорошо, у Верховного суда такая позиция, у нас – другая».