«Слово “вагина” вправе произносить только медики»

Одним из самых неожиданных судебных решений 2022 года стало оправдание художницы-феминистки Юлии Цветковой*. Её обвиняли в распространении порнографии из-за публикации в соцсетях рисунков женских половых органов. Эта история тянулась около трёх лет – и завершилась оправдательным приговором, который к тому же устоял в апелляции. В конце этого тяжёлого года особенно хочется хороших новостей, поэтому «Улица» подробно поговорила о деле Цветковой с её адвокатом Александром Пиховкиным. Он объяснил, почему был против «политических манифестаций» в зале суда – и как закрытие процесса помогло судье вынести справедливое решение.

Две Юлии

– Расскажите коротко о Юлии Цветковой: чем она занималась и занимается?

– Юлия – замечательная художница из Комсомольска-на-Амуре, театральный деятель, режиссёр. На её счету около десяти постановок в собственном театре «Мерак». У неё прошло больше десятка персональных выставок, в том числе в Москве.

Она очень творческий и внутренне свободный человек. Мне кажется, проблема таких людей в том, что им сложно встраиваться в систему и принимать несправедливость. Они скорее ломаются, чем сгибаются. Юлия не сломалась, но это стоило ей очень многих душевных сил. Сейчас Юлия, как она сама говорит, не может писать и делать постановки в театре. Я надеюсь, что со временем это пройдёт.

– Она приостановила свою творческую деятельность?

– Её деятельность прекратилась в 2019 году с возбуждением уголовного дела. Юлия объясняет, что творческое самовыражение – это достаточно тонкая материя, которую нарушить очень легко. А воссоздать искусственно практически нереально.

– Я читала большой текст в «Таких делах» о детстве и семье Юлии. Диагноз ДЦП, снятие его только благодаря усилиям родных, смерть отца и последовавший за ней судебный процесс, травля в школе, проблемы из-за активизма. Даже для России это как-то многовато… Как она переживала собственный процесс?

– Переживала достаточно тяжело. Я как бы познакомился с двумя Юлиями. Одна в процессе была образцовой подзащитной: очень рациональная, чётко формулировала свои мысли, была всегда позитивна и собрана. А вне процесса я видел маленькую женщину, которую загнали в непростые условия, которая испугана, растеряна – и не очень понимает, кто все эти люди и почему они творят всё это с её жизнью. Да к тому же в её родном городе, который она любила и пыталась сделать лучше.

«Стыдная» статья

– Как вы думаете, почему Юлии вменили именно распространение порнографии (п. «б» ч. 3 ст. 242 УК)?

– Похожую статью применили в деле Юрия Алексеевича Дмитриева [руководителя карельского отделения общества «Мемориал»*]. Дело в том, что это «стыдная» статья. Она рисует определённый образ обвиняемого: нездорового дядьку или прыщавого подростка, который транслирует в сеть какие-нибудь мерзости. Такой статьёй легко дискредитировать неудобного обвиняемого – сделать так, чтобы люди не симпатизировали ему. Кроме того, вменить по таким делам можно что угодно, а сами обвинения легко прикрыть защитой традиционных ценностей.

– Если коротко, в чём обвинили Юлию Цветкову в рамках уголовного дела? В публикации рисунков вагины?

– Совершенно верно. В этом блоге на сотню участниц было размещено несколько сотен изображений вагин. Причём изображений не из анатомического атласа, а выполненных разными художниками в различных техниках. В том числе там были реплики с картин художников с мировым именем, например с «Рождения мира» Гюстава Курбе. Она выставляется в парижском музее д’Орсе, одном из крупнейших в мире.

Адвокат Александр Пиховкин

Проблема в том, что критерий наличия или отсутствия порнографии определяли сами оперативные сотрудники, которые мониторили её блог. Определяли как умели.

Причём сами силовики в ходе проверок и следствия установили, что эти картины исполнены профессиональными художниками, имена которых внесли в материалы дела.

– Рисунки половых органов были всегда, везде – и, казалось бы, никогда никого за это не наказывали. Почему вдруг полицейские решили, что в этом случае это незаконно? Им нужна была Юлия, а «взять» её было больше не за что?

– Да, одна из возможных причин. В принципе, правоприменение у нас избирательно. Если появилась задача по привлечению определённого лица – и есть, например, эти картинки, то почему бы не отработать именно их?

«Никаких броневиков»

– До уголовного дела в отношении Юлии было выписано несколько протоколов об административных правонарушениях. С чем они были связаны?

– Ей вменяли распространение порнографического или ЛГБТ-контента. Эти протоколы, как сейчас понятно, были разминкой перед большим концертом – уголовным делом.

Например, один протокол составили из-за постановки в её театре, которая называлась «Голубые и розовые». В ней участвовали дети разных возрастов. Она транслировала ясную и чёткую мысль: все мы в первую очередь люди. Мальчики имеют право заплакать, а девочки не всегда обязаны играть в куклы. Название предложил один из актёров. Каждый день по дороге на репетицию он проходил мимо роддома в Комсомольске, к которому ведёт арка. На ней две таблички – слева «С рождением девочки» на розовом фоне, и справа – «С рождением сыночка» на голубом.

Никакого другого подтекста, который увидел острый правоохранительный глаз, в этом спектакле не было. Но Юлии присудили штраф. Органы действовали под давлением очень напористого и не очень чистоплотного человека, написавшего заявление.

– Речь идёт о Тимуре Булатове? Почему мама Юлии считает, что роль доносчика в деле сильно преувеличена?

– Мне неинтересно о нём говорить. Не было бы его – был бы другой, такой же подневольный и несамостоятельный в своих заявлениях человек. Важен не он, а факт возбуждения уголовного дела – а это решение правоохранителей. Какой технический инструмент они при этом использовали – не так важно.

– Почему Юлия не восприняла эти «административки» как предупреждения, за которыми может последовать уголовное дело?

– Юлия говорила, что ей не могло прийти в голову, что события получат такое развитие. Она знала, что не делала ничего уголовно наказуемого. А вы предлагаете каждому, кто живёт на свете или в нашей стране, опасаться уголовного преследования? Ну да, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Но нет, она не воспринимала эти дела как предупреждение. Формально административные и уголовное дела никак не связаны.

Есть прекрасное французское понятие – esprit de l'escalier, дословно «остроумие на лестнице»: мы часто знаем, как должны были себя повести, но уже после того, как события случились. Если бы Юлия знала, чем всё может закончиться, – возможно, она бы пересмотрела своё отношение к ведению блога. Тем более что он занимал не самое большое место в её жизни и не был бешено популярным.

Это был блог на сотню участниц, которым было важно принять себя как норму –понять, что в них нет ничего отвратительного, прекратить стигматизировать себя. Некоторых из них я допрашивал об этом в процессе в качестве свидетелей защиты. Их рассказы произвели на меня сильное впечатление.

– Если это был блог на сто человек, то откуда возникло внимание со стороны правоохранительных органов?

– Вероятно, здесь сошлись какие-то интересы. Юлия говорит о том, что её дело инициировалось в спецслужбах в Москве. Я не исключаю, что на неё могли осерчать и местные правоохранители, потому что она заметный в городе человек с активной гражданской позицией. Юлия предпринимала шаги к избранию в органы государственной власти, занималась вопросами просвещения о репрессиях на Дальнем Востоке. Любой из этих факторов мог сыграть свою роль.

Но во время производства по делу я рассматривал его как сугубо уголовное. Изначально я предложил Юлии рассмотреть условие, что мы не выходим за пределы обвинения, работаем только по предмету доказывания – и только уголовно-процессуальными методами.

Адвокат Александр Пиховкин

И никаких броневиков, никаких торжественных выступлений, манифестаций и всего прочего, что могло бы навредить ей как моей подзащитной.

По экономическим и коррупционным делам, которыми я в основном занимаюсь, это обычная и часто единственно правильная тактика. Многие мои подзащитные стараются избегать публичности – и в большинстве случаев я с ними согласен. Возможно, сначала Юле такой подход показался необычным. Но я рад, что она приняла мою позицию по делу.

– Юлия сама говорит о себе как об опытной активистке. Ей легко было пойти на ваше условие – и не использовать суд как трибуну?

– Я не то что не столкнулся с сопротивлением – наоборот, я встретил понимание и поддержку. И уверен, что это повлияло на итог по делу. Потому что доверие между адвокатом и клиентом важны так же, как профессионализм защитника. Сомнения подзащитного могут разрушить даже самую идеальную позицию – и привести к отрицательному результату. Юлии не пришлось это объяснять. Мы поговорили на берегу и сразу обо всём договорились.

Помпея после извержения

– Вы были в деле не с самого начала. Когда вы вступили в защиту?

– Когда его начали рассматривать в суде по существу. Если бы я приступил раньше, возможно… Нет, это как-то слишком пошло.

– …возможно, дело не дошло бы до суда?

– Дело имело шансы быть прекращённым на стадии предварительного расследования или поступить в суд с иным набором доказательств. Но адвокаты часто менялись – и это, видимо, не позволило им погрузиться в дело. Не берусь судить, чья здесь вина.

– Со слов Юлии, в деле успели поучаствовать около десятка защитников**. Почему так много?

– Как считает Юлия, некоторые приходили как старушка к костру Яна Гуса – не чтобы помочь, а чтобы подбросить пучок хвороста. Можно предположить, что это были представители организаций, которые по тем или иным причинам были заинтересованы в уголовном осуждении художницы за творческое самовыражение. В этом случае, вероятно, у них бы появились поводы для продолжения своей работы. В этом есть что-то народническое, какая-то идея жертвенности. Только речь, насколько можно понять, шла не о самопожертвовании – а о принесении в жертву другого человека. Могу понять Юлию, которая с определённого времени не согласилась с таким подходом.

– Они рассчитывали на возможность представлять её интересы в вышестоящих судах и ЕСПЧ? И поэтому им нужно было, чтобы это дело развалилось?

– Не хочу гадать, на что они рассчитывали. Насколько можно судить, национальные инстанции были не так важны. Поскольку дело имело международный резонанс, конечно, кому-то могло быть интересно решение Европейского суда по этому делу. Я на всякий случай уточню, что оправдание или прекращение производства по делу на национальном уровне препятствует обращению в международные инстанции.

– Можете назвать этих адвокатов?

– Не вижу смысла. Я стараюсь не выглядеть прорабом, который, приходя на стройку, ругает предыдущего прораба. С переменным успехом, правда. Ко мне пришло дело в таком состоянии, в каком оно пришло. Я постарался сделать всё, что возможно, чтобы оно приобрело благообразный вид и его результат был бы не стыдным. Я рад, что мне это удалось. Мне этого достаточно. У меня нет претензий и негативного отношения к коллегам. У Юлии другое мнение, но у неё и переживания другие. Этот процесс для неё – личная ежедневная драма длиной в три года.

– И в каком состоянии оно к вам пришло?

– Я повторюсь, что я не хотел бы оценивать и осуждать коллег… Правда, восхищаться там тоже было нечем. У меня есть метафора.

Адвокат Александр Пиховкин

24 октября 79 года нашей эры случилась гибель Помпеи. Вот когда я изучал материалы дела, мне показалось, что я пришёл в Помпею 25 октября, когда всё живое уже было выжжено и законсервировано пирокластической массой.

– Получается, Юлия получила очень негативный опыт сотрудничества с адвокатами. Как в таких условиях вам удалось добиться доверия с её стороны?

– Доверие возникает или нет. Я не прилагал к этому усилий, просто мне повезло с подзащитной. У нас замечательный тандем, который позволяет свернуть горы – что мы, к счастью, и наблюдали.

– Но при этом ещё до того, как вы вошли в дело, Юлию освободили из-под домашнего ареста. Это кажется достижением, разве нет?

– Конечно, могла бы быть и «стража», поскольку статья предусматривает до шести лет лишения свободы. Но по этой категории дел избрание «стражи» в качестве меры пресечения всё же не является распространённой судебной практикой.

Я расскажу, как она попала под этот домашний арест. Изначально Юлия находилась под подпиской о невыезде – и думала, что не должна была выезжать из региона. Здесь ещё раз повторюсь, что не хотел бы оценивать разъяснения и рекомендации предыдущих защитников.

Людям обычно сложно постоянно находиться в одном и том же месте, а Юлии и подавно – она человек мира и привыкла путешествовать совершенно свободно. В общем, Юлия поехала навестить свою подругу, которая живёт в соседнем городе – Благовещенске. Туда ведёт единственная трасса, которая есть в Комсомольске-на-Амуре. Естественно, сработал «звоночек», и Юлию при выезде из города практически этапировали обратно по месту жительства, доставили в суд и заключили под домашний арест. То есть тогда ей не избрали, а ужесточили уже существующую меру пресечения. Одновременно свозив под конвоем на освидетельствование в психиатрическую больницу.

– Под домашним арестом у Юлии начались проблемы со здоровьем. Насколько я знаю, им с мамой долго не удавалось получить разрешение на обследование. Сейчас, из-за смерти в суде 48-летнего предпринимателя Евгения Пчёлкина много говорят об использовании следствием таких ситуаций для получения нужных показаний. В случае с Юлией было то же самое?

– Да. Это, к сожалению, более-менее стандартная практика. Состояние здоровья обвиняемого – всегда предмет торга для следствия.

– А чего они хотели добиться от Юлии? Признания?

– Да, согласия с обвинением, конечно. Как говорила сама Юлия, условием её похода к врачу являлась признание собственной вины.

«Система мало способна сострадать»

– У дела довольно простая фабула. Почему следствие длилось так долго?

– Вероятно, следователям пришлось быть очень креативными, чтобы сформировать обвинительную позицию по этому делу. Они обращалась за экспертизами в несколько организаций – видимо, не все полученные заключения их устраивали. Искали свидетелей обвинения, потерпевших, «нужных» специалистов, допрашивали их. Когда человек не соглашается с предъявленным ему обвинением, следователям требуется больше времени, чтобы довести дело до суда.

– Юлия объявляла голодовку из-за затягивания процесса. Она помогла?

– В тот момент, вероятно, Юлия посчитала, что это единственный для неё способ ускорить ход дела, потому что сроки расследования сводили её с ума. В моём лице Юлия не нашла поддержки этих действий. Я считал, что дополнительная угроза её здоровью абсолютно ни к чему.

С моей точки зрения, польза для процесса от голодовки была нулевой. Но такое решение говорило о душевном состоянии, в котором находилась Юлия. Это был крик о помощи. Вероятно, обращённый и ко мне, и к этому безумному миру, который позволяет себе такие чудовищные действия в отношении художника.

– После этого действительно следствие ускорилось?

– Нет сведений ни о какой причинно-следственной связи между голодовкой и какими-либо действиями стороны обвинения. Было бы наивно предполагать, что таким образом можно образумить систему.

Адвокат Александр Пиховкин

Любая голодовка – это жёсткая позиционная война между протестующим и системой исполнения наказаний. Чаще всего она заканчивается ничем. И система знает об этом очень хорошо.

Это подтверждает и случай экс-губернатора Хабаровского края Сергея Фургала, который недавно прекратил голодовку. К сожалению, система мало способна сострадать – и поэтому почти не реагирует на подобные действия. По крайней мере так, как ожидают от неё люди, которые решаются на голодовку.

– Но система же боится смерти в своих стенах или под своим надзором?

– Думаю, что боится. То есть ценна не сама человеческая жизнь – важны негативные административные последствия, которые могут наступить в связи с этой смертью. С другой стороны, люди в заключении умирают довольно регулярно. К сожалению, это не представляет никакой трагедии для системы.

Наследие сталинской эпохи

– Почему процесс закрыли?

– Суд посчитал, что в процессе будут обсуждаться вещи достаточно деликатные – и предание их гласности может смутить общественность. То есть, по мнению суда, общественность не готова выступить взрослым субъектом взрослых отношений.

Это было необоснованное решение, поэтому я потребовал отвода состава суда – что делаю довольно редко. Для меня заявление отвода не игрушка, не способ показать удаль молодецкую и не технический приём, чтобы доказать в ЕСПЧ нелегитимность решений национального суда. Для меня это серёзное процессуальное действие. Поэтому своё заявление я постарался хорошо обосновать.

Его суть проста и сводилась к тому, что ст. 241 УПК об открытости судебного производства – это очень важная норма, которая апеллирует к Конституции. Подкрепил свои слова ссылкой на постановление Пленума Верховного Суда. Закрытие процесса – это всегда шаг в сторону «властного» права, когда дела рассматриваются не в подлинно судебном, а в квазисудебном порядке.

Адвокат Александр Пиховкин

Закрытые суды – это наследие сталинской тоталитарной эпохи, когда права личности были ничем по сравнению с правами государства.

– Что вы ответили на главный аргумент суда о том, что общество смутит обсуждение взрослых материй?

– Тем, что в этом суть данного судебного процесса – установить, как далеко зашла у нас объективизация женщин и частей их тела. И что в закрытых процессах утрачивается важная роль суда – воспитывать правосознание в гражданах. И что общество получает на выходе готовый результат, не зная, чем и как он обоснован. Это, кстати, относится и к новому закону об оглашении приговоров не в полном объёме. Это тоже такая редукция правосудия, которая будет иметь последствия и для качества правосудия, и для правосознания граждан. Когда судьи превращаются в жрецов, в носителей тайного знания, недоступного простым смертным, суд выходит из-под контроля общества.

– Я думала, что суд закрыл процесс, потому что посчитал дело «политическим» – и не хотел пристального внимания со стороны журналистов.

– Это тоже могло повлиять. Но озвученная позиция была другой.

«Люди могут возбудиться и на куриную ножку»

– Какую позицию вы отстаивали в суде?

– Позиция очень проста. Инкриминируемые Цветковой рисунки не являются порнографией, потому что они не подходят под критерии, данные в доктринальном толковании руководства Верховного Суда.

Я так часто повторял его в суде в виде вопросов свидетелям и в обоснование позиции, что готов привести его по памяти: «Порнография – это непристойное, грубо натуралистическое, детализированное, циничное изображение, словесное описание или демонстрация половой жизни людей, всё, что расположением лиц, поз, рисунка обнаруживает специальное стремление возбудить похотливое чувство. В отличие от эротического изображения в порнографии внимание акцентируется на контактах половых органов».

Эти критерии присутствуют не только в комментариях главы Верховного Суда Вячеслава Лебедева и его заместителя Владимира Радченко. Но и в комментариях бывшего генпрокурора Юрия Скуратова и так далее. Не говоря уже об академических авторах, которые не относятся к руководству судебной или правоохранительной систем России.

Мой посыл состоял в том, что художественное изображение не может являться порнографией. Потому что оно преследуют цель некоммерческую и не связанную с возбуждением похоти и сексуального желания. Собственно, сам блог Юлии был посвящён снятию стигмы с женского тела, с женщины вообще. То есть по любому критерию эти рисунки не могут быть отнесены к порнографии.

– А как обвинение аргументировало, что это всё-таки порнография?

– Как обычно. Ссылалось на различные законы, бесконечные экспертные заключения, показания свидетелей, специалистов и потерпевших. Насколько можно было понять, лейтмотивом обвинения была мысль, что порнография может подстерегать нас везде – даже под собственной одеждой. А слово «вагина» без риска быть обвинёнными в распространении порнографии вправе произносить только медики.

– Подождите, обвинение на допросах свидетелей интересовалось их мнением о том, считают ли они те рисунки порнографией? Это нормально для обвинения: говорить, что были опрошено какое-то количество людей, они признали нечто порнографией – значит, это порнография?

– Конечно, ненормально. Оценочные суждения свидетелей по закону не могут иметь доказательного значения. В отличие от суждения специалиста или эксперта, который производит оценку доказательств уже совершенно по другим критериям, основываясь на специальных знаниях. Иногда мой вопрос о том, является ли слово «вагина» ругательным, ставил в тупик этих свидетелей. Многие люди просто не подготовлены жизнью к таким темам.

Вероятно, сторона обвинения ставила перед собой задачу доказать суду несоответствие этих картинок традиционным ценностям. Мол, посмотрите, народ возмущён, оскорблен. Более того, обвинение даже пыталось сделать из свидетелей таких квазипотерпевших.

– Оскорблённых?

– Не просто оскорблённых, а как бы понесших нравственные и физические страдания в результате просмотра изображений или даже просто услышав о них. Значительная часть моей деятельности в ходе таких допросов заключалось в том, чтобы доказать обратное.

– Обычно по таким делам решающее значение имеет экспертиза. Можете рассказать, что говорили эксперты со стороны обвинения?

– Большинство экспертиз было проведено в учреждениях, которые с гордостью заявляют на своих сайтах о сотрудничестве с правоохранительными органами.

Адвокат Александр Пиховкин

Я ходатайствовал о приобщении к материалам дела благодарственных писем с сайта одного из таких экспертных учреждений. В нём органы внутренних дел трогательно и откровенно благодарили экспертов за упорство в достижении поставленных целей.

Напомню, что процесс был закрытым – поэтому я не могу слишком погружаться в подробности. Но есть одна экспертиза, о которой я могу говорить более-менее свободно, потому что она из закрытого процесса перекочевала в открытое административное дело о блокировке блога Юлии Цветковой.

Это была комплексная психолого-искусствоведческая экспертиза. Два специалиста хором заявляли о наличии критериев порнографии в инкриминируемых Юле рисунках. Поиск в открытых источниках привёл меня к неожиданным результатам.

Я узнал, что эксперт-искусствовед в 2017 году была судима за умышленное преступление. И не просто за преступление, а в сфере искусствоведения. Являясь сертифицированным экспертом Министерства культуры, она по просьбе своего приятеля составила подложное искусствоведческое заключение о предметах, представляющих культурную ценность. Её приговорили к трём годам лишения свободы условно и трём годам лишения права на занятие экспертной деятельностью. На момент производства экспертизы, как нам удалось установить, это наказание ещё не было отбыто, а судимость не была погашена. Но и без этого сам факт судимости искусствоведа за умышленное преступление в сфере искусствоведения для меня был очень красноречивым.

Конечно, я заявил суду, что эксперт – это лицо в белых одеждах, которое никаким образом не должно быть скомпрометировано, потому что его компрометация компрометирует и любые его выводы. В итоге эту экспертизу признали недопустимым доказательством.

– А что второй эксперт?

Это психолог. В преамбуле к экспертизе он утверждал, что в 1996 году закончил вуз – и в том же году был приглашён в качестве эксперта в дело секты «Аум Синрикё»***. К счастью, мир тесен. Дело «Аум Синрикё» вела Генеральная прокуратура, следователь Борис Иванович Уваров. Ему уже сейчас хорошо за 80, но он, слава богу, в светлом уме и доброй памяти. У меня оказались общие знакомые с Борисом Ивановичем – и он, человек серьёзный и большой профессионал, заявил, что никогда не призвал бы в качестве эксперта по такому важному делу вчерашнего студента. Вдобавок сам эксперт в своей части заключения написал, что искусствоведческая экспертиза по делу о порнографии – основополагающая и обязательная. То есть этот эксперт сам поспособствовал дискредитации собственных выводов.

В любом случае я убеждён, что психология не может выступать критерием определения порнографии. Как дипломированный психолог – у меня красный диплом психфака МГУ – могу сказать, что психология решает вопрос об отношении, не о самом предмете. Вопрос о предмете порнографии действительно решает только искусствоведческая экспертиза. Поясню. Эксперт говорил в суде, что определённые люди могут возбудиться на картинки в блоге Юлии. Я возражал ему, что определённые люди могут возбудиться и на куриную ножку. Но это совсем не значит, что куриная ножка является предметом, содержащим признаки порнографии.

«Пора прилаживать плавки на статую Давида»

– Каким в целом был процесс?

– Напряжённым и с эмоциональной, и с профессиональной точек зрения. Изначально это был классический обвинительный процесс. К предварительному слушанию градус по этому делу был взвинчен до такой степени, что суд едва ли не переходил на крик. Защита не получала никаких преференций – наоборот, постоянно сталкивалась с преференциями для обвинения. До определённого момента любое ходатайство обвинения принималось едва ли не автоматически. Наши с Юлией ходатайства, наоборот, часто подлежали необоснованному отказу.

Адвокат Александр Пиховкин

Это может говорить о том, что суд ожидал как раз «политического» процесса и речей с броневиков – а идеологически чуждая ему Юлия Цветкова была для суда раздражающим фактором.

Думаю, суд планировал разобраться с этим делом за два-три заседания и назначить стандартный условный срок в два года. То есть потратить на него столько же времени, сколько занимали «административки» в отношении Юлии – и сколько обычно занимает рассмотрение порнодел в суде. Но что-то пошло не так, и дело в общей сложности рассматривалось год и восемь месяцев. За это время суд, вероятно, начал сомневаться в позиции обвинения.

– Прокурор запросил три года и два месяца реального лишения свободы. Вас это удивило?

– Да. Это выглядело как откровенная месть, наказание за строптивость.

– Месть за то, что Юлия не признала вину?

– И за полную дискредитацию позиции обвинения.

– Почему вас это удивило? Вы адвокат с большим опытом. Разве так не всегда бывает? Чем больше сопротивляется защита – тем больше запрашивают срок.

– Я был бы удивлён и требованию одного года. Реальное лишение свободы было бы совершенно диким прецедентом даже у нас. Оно могло привести к трагическим последствиям для всех людей, которые так или иначе связаны с современным искусством. Это было бы сигналом для правоохранительных органов начать охоту на ведьм.

У нас по большому счёту прецедентное право: нет такого отрицательного судебного решения, которое потом в течение месяцев не разошлось бы по всей стране. В деле Юлии могли ставиться определённые узкие задачи – но в случае обвинительного приговора эта практика начала бы жить своей жизнью.

Адвокат Александр Пиховкин

Конечно, это привело бы и к самоцензуре художников и связанных с ними институций. Кто-то счёл бы, что пора прилаживать плавки на статую Давида работы Микеланджело. В том числе на пятиметрового гиганта с анатомическими подробностями, что стоит при входе в ГМИИ имени Пушкина в Москве.

Во многом и по этой причине художники по всей стране и по всему миру так переживали за Юлию и так хотели ей помочь. Важно было отстоять право художника на творческое самовыражение, которое для неподготовленного, неискушенного взгляда может казаться вызывающим. Искусство в значительной своей части – это вызов обществу и устоявшейся морали.

«Я буду иногда называть вас осуждённой»

– Что вы и Юлия почувствовали, когда получили оправдание в первой инстанции?

– Юлия пришла на оглашение приговора с большой чёрной сумкой, в которой находились все необходимые вещи. Так мы оценивали вероятность оправдательного приговора. Мне трудно представить, что тогда чувствовала Юлия. Что может испытывать и переживать человек, у которого в мозгу затикал обратный отсчёт, отмерявший дни, потом часы, потом минуты до возможного прощания со свободой?

Адвокат Александр Пиховкин

Я хотел бы сказать, что испытал радость и ликование, когда услышал оправдательный приговор. Но что-то я не могу такого вспомнить у себя. Просто я посмотрел на суд, посмотрел на Юлию, посмотрел на обвинителя и подумал: «Как же хорошо, что господь сподвиг меня выбрать такую профессию».

– Страх за то, что не устоит в апелляции, сразу появился?

– К сожалению, это часть профессиональной деформации. Да, это вторая мысль – она пришла сразу после мысли о том, что я неплохо сделал свою работу.

– Почему суд пошёл на оправдание? Судьи обычно не выносят оправдательные по «политическим» делам.

– Думаю, закрытие процесса, которое я хоть и не одобряю, могло сыграть положительную роль. Суд не находился под объективами – и, возможно, это позволило ему в более спокойном и свободном режиме задумываться над вещами, над которыми мы просили его задумываться, и профессионально анализировать вещи, которые мы просили его проанализировать.

При всех издержках российского правосудия конкретно этот процесс в известной степени превратился в состязательный. И оправдательный приговор во многом связан именно с этим обстоятельством. Где-то в глубине души судьи заинтересованы в вынесении правосудных приговоров вообще и оправдательных в частности. Система может бороться с химерой совести, но на уровне отдельной личности совесть – живучая модальность.

– Как на оправдание отреагировала сторона обвинения?

– Была крайне возмущена – в суд поступило аж четыре апелляционных представления. Честно говоря, такое впервые в моей практике.

– Как так вышло?

– Это был бесконечный ряд дополнительных жалоб. С новыми и новыми доводами и аргументами к отмене приговора.

– Как проходил апелляционный процесс?

– К сожалению, апелляция у нас тоже проходила в закрытом режиме, поэтому детали я оставлю за кадром. Могу рассказать только одно.

Адвокат Александр Пиховкин

В краевом суде судья-докладчик обратился к Цветковой: «Возможно, я буду иногда называть вас осуждённой, не принимайте это на личный счет. На моей памяти очень давно не было оправдательных приговоров».

Было забавно, что я там стал местной достопримечательностью. В Хабаровском краевом суде адвокаты приводили своих коллег [посмотреть на меня]: «Смотрите, тот самый чувак, который добился оправдания в Комсомольске».

А по итогам четвёртого заседания в апелляции вообще произошло необычное. Судья попросил меня задержаться в зале заседаний. А потом в присутствии коллегии – ещё прокурор и секретарь не ушли – сказал хороших слов про профессиональную защиту. Сказал, что это была хорошая работа – и им такого не хватает. В общем, смутил меня.

Но это лишний раз говорит о том, что, выходя за ворота суда, судьи становятся одними из нас. Бегут в ещё не закрытые магазины, едут с нами в общественном транспорте, сидят с нами на родительских собраниях в школах и так далее. Банальность окружающего зла не исключает внутреннего конфликта с собственной совестью и стремления этот конфликт разрешить при первой легитимной возможности.

– Как думаете, судьям «прилетит» за оправдательный?

– С какой стати? Я надеюсь и почти уверен, что нет.

– Почему? Политический процесс, по которому случился оправдательный, – кажется, это не то, чего ждёт система. ФСБ может написать справочки на судей…

– Суды поступили по закону. Я надеюсь, это не послужит основанием для каких-то репрессий.

– А не боитесь отмены решения в следующей инстанции?

– Вероятно, можно было волноваться до апелляции. Сейчас можно выдохнуть. Приговор вступил в законную силу. И дальше, конечно, может быть всякое – но я считаю, что основные задачи в этом процессе уже решены, и это безвозвратно.

– А как же кассационное представление?

– Да, вполне возможно, что оно будет. И мы не можем предсказывать результат. Но повторю: решение вступило в законную силу. В данный момент моя подзащитная оправдана и для судов двух инстанций, и для общества. Юлия находится в безопасности. И для меня, и для неё история с этим уголовным делом в большой степени закончена.

– Юлия не в России?

– Насколько мне известно, нет.

«Я воспринимал это как необычное путешествие»

– Но Юлия в интервью «Форбс» рассказала, что борьба не закончилась. Есть ещё какие-то дела?

– На неё поступил ещё ряд заявлений от всяких доброхотов. Те же люди, того же круга, жалуются примерно на те же вещи. Ведётся проверка. Соответственно, нельзя исключать и возбуждения новых уголовных дел. Потому что руководство вряд ли похвалило правоохранителей за оправдание по делу, на которое было угрохано столько сил.

Ещё есть административное дело о блокировке блога Юлии. Его, кстати, рассматривал тот же Центральный райсуд Комсомольска-на-Амуре, что и уголовное – и в тот же период. Я считаю, что это была искусственная попытка создать преюдицию: они в параллельном административном процессе хотели попытаться доказать, что эти картинки уже признаны судом порнографическими.

Этого дела о блокировке блога вообще не должно было быть. КАС прямо запрещает производство по административному делу, если по тем же обстоятельствам есть другие производства в судах общей юрисдикции. Здесь именно такая ситуация: один и тот же предмет доказывания, то есть те самые пять картинок. Юлия – и ответчица в административном деле, и обвиняемая в уголовном деле. Прокуратура города Комсомольска – и истец в административном деле и обвинитель в уголовном деле. И одно и то же доказательство на оба дела – та самая экспертиза, о которой я уже говорил.

В итоге за пару заседаний судьи по административному делу в том же Центральном райсуде вынесли решение, противоположное уголовному. Блог был заблокирован, решение устояло в апелляции. Я готовлю жалобу в кассацию. Разумеется, я буду использовать оправдательный приговор для доказывания своей позиции по административному делу.

– В том же интервью Юлия сказала, что будет пробовать получить компенсацию.

– Конечно, это её право в случае оправдания.

– Сколько она может получить за два года преследования?

– Не будем углубляться в цифры размера морального вреда. Что касается материального ущерба, то он складывается из стоимости билетов, поездок и проживания в Комсомольске и Хабаровске. Цифры пока не готов назвать, это всё пока находится в процессе осмысления и расчётов.

– Процесс шёл в Комсомольске-на-Амуре, а вы адвокат из Москвы. Вас не пугали такие командировки? Скорее всего, это дорого и для самой подзащитной.

– Первые три или четыре раза я воспринимал это как необычное путешествие. Значит, восемь с хвостиком часов перелёта из Москвы в Хабаровск. Мы не прибавляем сюда регистрацию на рейс, движение до аэропорта и так далее. Затем пересадка в автомобиль и движение порядка шести часов до Комсомольска-на-Амуре. Я наблюдал в этом году ремонт этой дороги. Временами не слишком успешный. Но в итоге ремонт значительно улучшил её состояние. Но начинал я с дороги, во время движения по которой лучше было не смотреть в окно. Физически это были не очень лёгкие трансферы.

– Почему вы согласились?

– Изначально я согласился просто в каком-то форс-мажорном режиме подменить своего замечательного коллегу, у которого случился перелом ноги. Честно говоря, перспектива слетать туда больше 20 раз мне просто не приходила в голову.

– То есть вы думали, что дело завершится быстро? Или вы не собирались вступать в него в качестве основного защитника?

– Я не думал о последствиях, что уж там. Защитники как врачи: взял чемоданчик с инструментами и лекарствами и поскакал.

– Это было дорого для Юлии?

– Да. К этому времени её уже лишили всех источников дохода. Театр был разогнан, они были лишены площадки и мастерской. Какие-то доходы давали продажи картин с персональных выставок – но это капля в море, таких денег было недостаточно для обеспечения всей этой дорогостоящей логистики – перелётов, переездов, проживания в гостиницах.

С какого-то момента суд пошёл навстречу и стал проводить по несколько заседаний подряд. Ежедневное участие в судебном разбирательстве на протяжении всей рабочей недели – это было тяжело, но очень оправданно с экономической точки зрения. Потому что в ином случае перелётов могло бы быть и 60, и 70. Физически я бы тоже вряд ли сдюжил такое количество перелётов и переездов. Мама Юли, замечательная Анна Ходырева, подсчитала, что у меня по делу около 400 самолёто-часов, порядка 200 поездо-часов и почти столько же авто-часов. Не могу представить, чтобы эти цифры увеличились в 3-4 раза.

– Юлии кто-то помогал оплачивать вашу работу?

– Я здесь могу только присоединиться к Юлиным словам благодарности ко всем, кто помогал. Я, к сожалению, не считаю себя вправе называть их фамилии. Это люди из художественного мира, которые, например, проводили аукционы в пользу Юлии. Были и отдельные благотворители, которые считали для себя необходимым помочь художнику в такой ситуации. Это вызывает моё большое личное уважение. Тем более их интерес был не публичный – им ничего не надо было от Юлии, они до сих пор не протрубили о себе как о знатных благотворителях. Они реализовывали свою внутреннюю потребность, и, по-моему, это круто.

«“Митинговая” защита мне не очень близка»

– Юлия довольно резко реагирует на вопрос о том, как так получилось, что в России по откровенно «политическому» делу случился оправдательный приговор. Вас он тоже раздражает?

– Нет.

– Но вы понимаете, почему он возникает?

– Да.

– Тогда скажите, как стал возможен оправдательный приговор? Как Юлия считает, вам помогло, что вы серьёзно готовились к заседаниям, подавали жалобы и т. д. – не надеялись только на акции поддержки. Вы согласны?

– Я думаю, что всё это сыграло свою роль. А ещё то, что мы не приезжали в суд на броневике и не хотели на этом деле ни митинговать, ни громко обличать глупость и пороки, ни иным образом выходить на поклоны перед публикой до финала. Перед нами было обвинение, оно было довольно абсурдным, при этом возможные санкции были серьёзными. И мы относились к этому делу как к серьёзному уголовному делу. Оппонировали со всей глубиной и серьёзностью, которая была доступна.

Люди, которые не добились такого результата, вправе спросить: почему же повезло только Юлии? Мне кажется удачной Юлина метафора: выжившие в авиакатастрофе не могут ответить со стопроцентной гарантией на вопрос, почему выжили именно они. Часто в пространстве и времени не сходятся обстоятельства, которые здесь каким-то образом сошлись.

– Вы думаете, суд раздражают ссылки адвокатов во время процессов на политическую мотивированность дела?

– Если такая мотивированность присутствует, то это необходимо доносить до суда. Но здесь, как и во всём другом, важна мера и способы. Есть расхожее выражение Ленина о том, что адвокатскую сволочь надо держать в ежовых рукавицах. В ежовых рукавицах Владимир Ильич призывал держать, собственно, таких адвокатов, как я: которые пытались доказывать уголовную несостоятельность обвинений вместо того, чтобы парить над публикой, клеймя позором суд, сторону обвинения и весь проклятый царский режим.

Адвокат Александр Пиховкин

Я критически отношусь к нынешней власти, при этом позиция «митинговой» защиты мне не очень близка. Потому что за ней теряется смысл адвокатской деятельности.

Дело адвоката не служить декорацией для важных выступлений «политических» обвиняемых, а заниматься своим делом – защитой и нередко спасением своего клиента.

– Но СМИ и активисты сыграли роль в этом деле? Или общественная поддержка никак не влияет на суд или тех людей, которые принимают решения за суд?

– Я благодарен всем журналистам, активистам, ещё больше – художникам, музейщикам, искусствоведам и деятелям культуры. Надеюсь, что это дало фон, кумулятивный эффект. Суд в какой-то момент должен был осознать, что он судит не заштатного порнографа и не политического оппонента режима, а художницу. И что об этом заявляет не только она сама и её защитник, но и другие очень авторитетные люди и организации, связанные с художественным миром. Думаю, это продемонстрировало суду значимость рассматриваемого вопроса.

Что касается акций в поддержку, то я склонен согласиться с Юлей: мне кажется, они очень важны, и в первую очередь для тех, кто их проводит. Люди устанавливают горизонтальные связи, и их начинает объединять что-то общее. Это смещает фокус с человека на проблему и таким образом делает вероятным её будущее решение.

– Я правильно понимаю, что в больших городах публичной поддержки Юлия получила больше, чем в родном Комсомольске?

– В Комсомольске порядка 200 тысяч человек: это меньше, чем в любом районе Москвы. Здесь все друг друга знают. В таких условиях открытое выражение несогласия с системой – это поступок. Таких акций, насколько мне известно, в Комсомольске было совсем немного.

Зато в своём городе Юлия постоянно подвергалась угрозам физического насилия, психологическому давлению: её грозились облить кислотой, убить, изнасиловать. Жизнь Юлии была одним сплошным ужасом, не в последнюю очередь благодаря активности таких горожан.

– Она обращалась с заявлениями в полицию по поводу этих угроз?

– Неоднократно обращалась. Максимальный результат, который она получала, – её предупреждали, что при дальнейших попытках она будет привлечена к ответственности за ложный донос.

«Сужение прав идёт по всем по фронтам»

– Юлию признали «иноагентом». Как вы думаете, зачем это нужно было властям? Это месть за оправдание – или часть политики по внесению в реестр «иноагентов» всех, кто сочувствует ЛГБТ, говорит на табуированные в России темы?

– Это было незадолго до оправдания. И обвинение представило этот факт как характеризующий материал. Естественно, я просил отказать в удовлетворении ходатайства о приобщении такого материала, поскольку оно, очевидно, было ангажированное и предназначалось для создания предпосылок к обвинительному приговору.

– Что вы думаете про закон о «запрете ЛГБТ-пропаганды»?

– Законодатель идёт по пути репрессий и пытается играть на чувствах «среднего потребителя», у которого ЛГБТ-тематика вызывает раздражение – которое власть сама же и культивирует. Очевидно, что во взрослом и здоровом обществе такого рода вопросы решаются вне уголовного права. Этот закон, как и ряд других законов, является очередным этапом по вхождению государства в человеческую интимность. История говорит, что это неэффективно, тем более в информационную эпоху. Но это может оказать своё воздействие на общество: сковать его, сделать менее чувствительным и более патриархальным.

Главная опасность этого закона – расплывчатость. Из-за отсутствия чёткого определения того, что же является такой пропагандой, под неё может быть подведено всё. Я на днях встретил в магазине книгу поэта-футуриста Василия Васильевича Каменского «Жизнь с Маяковским». Мне кажется, она вполне подпадает под нынешние формулировки закона – и это абсурдно. А если не подпадёт, это будет означать избирательность правоприменения. И ещё неизвестно, что хуже.

– Законы о запрете ЛГБТ-пропаганды, путинские «Основы», направленные на укрепление традиционных ценностей, дело Юлии Цветковой – это всё какая-то одна тенденция?

– Есть глобальная ситуация с ухудшением состояния прав человека в России. Частное проявление этой ситуации – ухудшение прав женщин. Для меня в этом смысле нежелание государства принимать закон о домашнем насилии – это явление того же порядка. Сужение прав идёт по всем по фронтам. В том числе в виде технических, на первый взгляд незначительных изменений в процессуальных кодексах, – например о сокращённом оглашении приговора. И эта вещь для юриста не менее важная и не менее драматичная, чем новые законы, которые мы обсуждаем сейчас.