«Где проходит моральная грань»

Из-за «спецоперации» российские правозащитники столкнулись с запросами о помощи, которые не укладываются в этические категории мирного времени. Правозащитник Павел Чиков в своём Facebook** рассказал про несколько таких случаев. Помощь понадобилась, например, военнослужащим, которые сначала добровольно поехали в зону боевых действий, а потом отказались в них участвовать. Или завербованным в ЧВК заключённым, которые столкнулись с невыполнением обещаний. В комментариях завязалась дискуссия о границах допустимого для правозащитников. «Улица» спросила Павла Чикова, с какими моральными дилеммами правозащита столкнулась после 24 февраля, как она их решает – и что он думает об этических позициях коллег.

Как изменился характер обращений

С 24 февраля где-то 90% дел, которые к нам приходят, так или иначе связаны с событиями в Украине. Обращаются и сами военнослужащие, и люди, которых преследуют за антивоенный протест, за высказывания.

При этом мы никогда не занимались военной тематикой. Вернее, занимались – но в контексте дедовщины, суицидов. Или в делах о солдатском рабстве, когда командиры заставляли их строить дачу или какую-то ещё работу принудительно выполнять. Сейчас тех вопросов уже нет, сейчас они совсем другие…

В общем, у нас никогда не было этических стандартов, принципов, рамок по оказанию помощи военнослужащим. И до сих пор мы до конца не сформулировали, в каких ситуациях мы должны включаться в дело, а в каких – ограничиваться консультацией.

Самый первый «спецоперационный» вызов – когда пришли толпы контрактников. Одни изначально отказались ехать в Украину. Другие уже на месте решили не воевать и вернулись оттуда. Конечно, далеко не у всех оказалась какая-то возвышенная и гуманистическая мотивация. Многие просто не хотели, чтобы их там убили. Они ведь поначалу не рассчитывали, что по ним начнут стрелять. Росгвардейцам, например, объясняли (ссылка на СМИ из реестра «иноагентов»), что сначала пройдёт армия и всё там зачистит – после чего им останется лишь охранять общественный порядок. А в итоге росгвардейцы попали на линию фронта. И вернулись, потому что на это «не подписывались».

Правозащитник Павел Чиков

Мы сидели и думали, что с ними делать. И решили им помогать. Потому что отказ от участия в военных действиях – это антивоенная позиция вне зависимости от мотивации.

Нужно ещё понимать, что военная тематика – крайне чувствительная для властей. И тут возникают большие риски для безопасности самих адвокатов, участвующих в этих делах. У нас традиционно было такое условие: мы не участвуем в делах, где есть угроза безопасности для адвокатов. Потому что мы всё-таки про права и юриспруденцию, а не про физическую защиту и боевые искусства.

Этот принцип мы сохраняем. Пример – сейчас по одному из дел нужно было ехать в Верховный Суд ДНР. И адвокат теоретически был готов поехать. Но после этого произошла история в Еленовке, где содержались обвиняемые, в том числе подсудные ДНР (власти ДНР и России утверждают, что украинская сторона обстреляла изолятор с украинскими пленными; власти Украины настаивают, что это российская сторона уничтожила изолятор. – «АУ»). Я адвоката развернул и сказал: «Нет, не поедешь. Потому что нет гарантий безопасности».

Какие принципы правозащитников подверглись испытанию

Довоенные принципы у нас были такие: мы традиционно не оказывали помощь, когда речь идёт о насилии. Если человек совершил умышленное насилие, если он пропагандирует насилие, призывает к насилию, если он практикует язык ненависти и вражды – мы таким людям, как правило, не помогаем.

Если человека преследуют за какой-то текст, нам нужно его оценить. И мы часто отказываем, если там есть, например, какая-нибудь ксенофобия. Но если это будет призыв убивать полицейских – мы тоже не будем таким делом заниматься.

Это не означает, что мы вообще никак не помогаем. Иногда мы можем порекомендовать адвоката на платной основе. Но там не будет правозащитной организации, там не будет нашего имени – и мы не будем об этих делах писать.

Первый раз этот принцип столкнулся с вызовом в связи с «Болотным делом». Ведь всем обвиняемым вменялось насилие в отношении полицейских. И мы обсуждали – помогать или не помогать? Кстати говоря, Amnesty International и тогда подверглась серьёзной критике – потому что они отказывались признавать этих людей узниками совести.

В итоге мы пришли к выводу, что власти на Болотной площади создали такие условия, что люди были вынуждены противодействовать полицейскому давлению. Соответственно, действия, которые совершали обвиняемые, были оправданны – они реагировали на неправомерные действия со стороны властей. Эту позицию подтвердил и Европейский суд по правам человека.

В своём посте я упомянул историю, как человек попытался поджечь военкомат и признал вину. Этот кейс сильно перекликается с другой известной историей, тоже связанной с Украиной. В Крыму в мае 2014 года задержали кинорежиссера Олега Сенцова. Ему в том числе вменили бросок коктейля Молотова в офис «Единой России» в Крыму. Квалифицировали это как террористический акт и потом осудили на 20 лет лишения свободы. Тогда для нас вопрос даже не стоял: было понятно, что Олегу Сенцову нужно обеспечить адвоката и адвокатскую защиту. Потому что обвинение было заведомо избыточным.

Вообще в историях с коктейлями Молотова есть важный чисто юридический момент. У властей очень широкая свобода усмотрения в квалификации этих деяний – в зависимости от политической конъюнктуры.

Правозащитник Павел Чиков

Нам известны истории, когда за бросок коктейля Молотова в здание вменяли мелкое хулиганство, административку – и назначали штраф в тысячу рублей. А известны случаи квалификации таких же действий как террористического акта.

Надо исходить из фактической стороны – какой был реальный ущерб, находились ли там люди, была ли угроза их жизни и здоровью. И если в пустующий офис «Единой России» кто-то бросил коктейль Молотова, там случился локальный пожар площадью метр на метр и никто не пострадал, кроме стекла в окне – нельзя это событие квалифицировать как террористический акт. Это явно необоснованные действия со стороны властей.

То есть чаще всего претензии возникают к властям, когда они реагируют неадекватно. Например, пакет «военной» цензуры, который был принят после начала боевых действий, – он в целом абсолютно неконституционный. И поэтому мы будем такими делами заниматься – вне зависимости от того, кого и за что будут привлекать по статье 207.3 УК. Потому что сам закон – избыточная реакция.

Какие позиции у других правозащитников

В своём посте я не стал приводить больше кейсов, потому что можно случайно идентифицировать обратившихся. Хотя внизу стоит дисклеймер, что эти конкретные истории гипотетические – но по сути своей они, конечно, абсолютно реальные. Мы именно с такими случаями сталкиваемся в текущей работе.

Некоторые комментаторы писали, что готовность помогать зависит от ресурсов. Но ресурс всегда ограниченный, и его приходится приоритизировать. Мой пост касался только моральной стороны вопроса. Вопрос был о том, что *** [спецоперация] поставила новые вызовы. Возникли новые, ранее не существовавшие вопросы – или существовавшие только в рамках редких, маргинальных историй. Раньше эти вопросы можно было игнорировать, а сейчас они выходят на первый план.

Суть поста не в том, что мы будто бы не знаем, что делать (хотя у нас был внутренний корпоративный процесс обсуждения – и тоже были разные точки зрения). Это скорее сбор мнений. И оценка того, как разные люди на эти дилеммы реагируют.

Как мне показалось, подходы очень разные – даже не полярные, а представляющие весь возможный спектр. Некоторые вещи меня откровенно удивили. Например, глава российского филиала Amnesty International Наталья Звягина прямо написала, что ни одному кейсу из списка «Амнистия» помощь не оказывала бы. А ведь это международная правозащитная организация, существующая много десятилетий. С принципами, со стандартами глобальными и локальными – и включённая в том числе в российско-украинский конфликт. Вот она высказала такую позицию.

Ещё, конечно, нужно упомянуть пост [основательницы фонда «Русь сидящая»*] Ольги Романовой на похожую тему. «Русь сидящая» не скрывает, что военнослужащим помощь не оказывает, потому что считает их действия преступлением.

Было несколько комментариев – например, от [художника и активиста] Артёма Лоскутова – которые демонстрировали непонимание, почему вообще возникает вопрос оказания помощи тем, кто атакует военкоматы с коктейлями Молотова. Это такая активистская точка зрения. Но мы-то юристы. И у нас есть ещё отдельная профессиональная дилемма: адвокат вне зависимости от ситуации предполагает готовность оказать юридическую помощь каждому.

Правозащитник Павел Чиков

Несколько адвокатов в комментариях сказали, что помогать нужно всем.

Сбор мнений показал – у правозащитных организаций нет общего представления, где проходит моральная грань, за которой не нужно помогать людям. Я считаю, что это нормально. Совершенно правильно, что разные организации по-разному решают для себя этот вопрос. В конце концов, это даёт возможность очень разным людям всё-таки получить помощь.