Теория и практика люстраций

Параллельно с широко разрекламированным Петербургским экономическим форумом в городе прошла совсем другая, непубличная конференция. Участники «Форума мирной России» в условиях строгой секретности обсуждали, какие проблемы придётся решать стране в случае смены политического режима. «Адвокатская улица» рассказывает о работе одной из секций форума – «Мстить, судить, простить или забыть?», которая была посвящена проблемам переходного правосудия.

«Форум мирной России» прошёл в Санкт-Петербурге 16–18 июня, на нём собрались оппозиционные политики, активисты и юристы. Они обсуждали, как нужно будет выстраивать политическую и правовую жизнь после смены режима – чтобы не допустить при этом повторения прошлых ошибок. В целях безопасности площадка для встреч менялась каждый день, а гости не имели права рассказывать о конференции до её окончания. По просьбе организаторов «АУ» не указывает имена большинства участников.

Что такое переходное правосудие?

Юрист N открыл встречу с рассказа о концепции переходного правосудия. Она была сформулирована в ходе анализа «третьей волны демократизации» в странах Латинской Америки, Центральной и Восточной Европы в 1970–1990 годах. Переходное правосудие возможно в периоды политической трансформации. Оно должно помочь демократизации общества – и одновременно наказать виновников преступлений прежнего режима. Эти цели не конфликтуют друг с другом, но в рамках реального политического процесса нередко приходится выбирать между ними, констатировал N. Отличительная черта переходного правосудия – упор на очень тяжёлые преступления, которые оставались безнаказанными долгие годы. Обычными правовыми институтами справиться с последствиями этих преступлений невозможно.

«На уровне ООН есть достаточно много рекомендательных документов о том, как быть странам, которые прошли через репрессивное правление и конфликты», – рассказал N. Переходное правосудие включает в себя четыре элемента:

• уголовное преследование;
• установление истины;
• исправление вреда (выплата репараций);
• гарантии неповторения преступлений.

Уголовное преследование в рамках переходной юстиции сталкивается со множеством проблем. Например, чиновники могут оказаться под защитой должностного иммунитета; виновных зачастую спасают сроки давности привлечения к ответственности. Кроме того, некоторые преступления происходят сразу на территории нескольких стран – и в этом случае необходимо международное вмешательство.

Юрист рассказал, что в ряде поставторитарных стран часть задач переходного правосудия решали специальные внесудебные институты – комиссии по установлению истины. Они применяются в тех случаях, когда невозможно провести полноценное уголовное расследование – но при этом сохраняется необходимость установить, кто и при каких обстоятельствах пострадал от пыток, погиб или пропал без вести. Эксперт привёл в пример комиссию, работавшую в Аргентине, и советскую комиссию по расследованию разгона митингов в Тбилиси в апреле 1989 года.

Успешным примером переходного правосудия эксперт назвал опыт ГДР после 1990 года: «Они смогли предать суду людей из всех звеньев командования, ответственных за убийства на границе [между ГДР и ФРГ] – от солдат до членов Политбюро». Второй позитивный пример – Аргентина, где «в итоге всех лидеров хунты осудили, а страна выплатила жертвам репрессий солидное вознаграждение – 2200 долларов за месяц тюремного заключения». Спикер отметил, что работа по восстановлению справедливости продолжается уже 40 лет.

В конце выступления эксперт предположил, что в течение ближайших пяти-десяти лет в России возможно повторение советского подхода 1950-х годов – когда жертвы политических репрессий были реабилитированы, но полноценного расследования преступлений режима так и не произошло. «Хотелось бы не ограничиваться этим», –заключил N. Отвечая на вопросы из зала, он посоветовал изучить доклад Института права и публичной политики* «Между местью и забвением: концепция переходного правосудия для России». По мнению эксперта, эта монография может помочь потенциальным законодателям.

«Вокруг нас Оруэлл»

Юрист-международник Y призвал уже сейчас серьёзно задуматься о построении моделей правосудия будущей России. Эксперт напомнил, что в СССР не было представления о переходном правосудии – и «в результате получилось то, что мы имеем сегодня». «Давайте представим, что мы находимся в 1984 году. Во-первых, это символический год, потому что вокруг нас Оруэлл, – начал эксперт. – Но и в плане реальной исторической параллели [сходства очевидны] – СССР, монолитный режим, всё зачищено, идёт кровопролитный конфликт в Афганистане, диссиденты сидят, выглядит всё бесперспективно. И это всего за один год до начала гласности и перестройки».

Юрист-международник Y

Наша ответственность как экспертов – продумать заранее, как может выглядеть переходное правосудие для России. Мы не должны предлагать догмы и единственно правильные варианты, потому что мы не знаем, как сложатся политические события. Необходимо предложить «меню» возможных вариантов действий – и что-то из этого пригодится.

Юрист Y считает, что первая задача переходного правосудия – определить, каких именно действий режима оно касается. «Например, Закон о реабилитации жертв репрессий 1991 года оперирует только понятием “политические репрессии”, а это достаточно узкий предмет переходного правосудия, – говорит Y. – По сути речь шла преимущественно о лишении жизни, ограничении свободы, внесудебных казнях, направлении людей в систему ГУЛАГа, этнических депортациях. Но даже практика раскулачивания – отбирания имущества – не была затронута».

В мировой практике «ядром» предмета переходного правосудия также являются нарушения базовых прав человека и серьёзные нарушения международного гуманитарного права. Но эксперт считает, что это лишь «абсолютный минимум» для переходного правосудия в будущей России. Необходимо говорить и о свободе объединений и собраний, о массовых нарушениях права собственности. «В конечном итоге нужно будет решить, до какой степени придётся расширять область переходного правосудия», – заключил юрист.

Второй критерий правосудия переходного периода – «системная безнаказанность». Речь идёт о невозможности добиться справедливости по причине соответствующей государственной политики – или из-за структурных дефектов государственного аппарата. Эксперт указал, что российский Закон о реабилитации жертв репрессий оперирует понятием «политического мотива». Под него могут попасть нерасследованные нападения на активистов и журналистов в современной России. Но есть примеры системной безнаказанности, не связанные с политическими мотивами, например институционализированное насилие над людьми в закрытых учреждениях или пытки в исправительных учреждениях. «Готова ли будущая Россия заниматься и этими правонарушениями тоже? Это вопрос политической воли и ресурсов», – резюмировал эксперт.

Третий критерий – временной. «Как далеко в прошлое мы должны обращаться?» – сформулировал его Y. Закон о реабилитации жертв репрессий устанавливал отсчёт от 1917 года, но процесс в итоге остановился на полпути, считает юрист. По его словам, было реабилитировано только четыре миллиона человек, тогда как «Мемориал»* признал жертвами репрессий не меньше 12 миллионов. Возмещение ущерба ограничилось 75 рублями за месяц в ГУЛАГе – или максимальной единовременной выплатой в 10 тысяч рублей. И самое главное – российский закон не содержит гарантий неповторения репрессий.

«До сих пор нет базы жертв политических репрессий, мы не знаем их имён, мест захоронений. Закрыты архивы спецслужб, не были названы виновные должностные лица, не была дана правильная квалификация их действиям», – заключил эксперт.

От теории к практике

Глава юридического департамента «Руси сидящей»* Ольга Подоплелова в своём докладе сосредоточилась на практике люстраций – законодательных ограничений для прежней политической элиты. «В России высшие эшелоны власти более чем на 60% состоят из выходцев из советской номенклатуры и органов безопасности, – напомнила Подоплелова. – Мы до сих пор имеем дело с наследием советского прошлого. На мой взгляд, это подтверждает концепцию люстрации как механизма, который должен стать гарантией неповторения практик прошлого».

Подоплелова выделила несколько важных принципов, которые должны соблюдаться в случае люстраций. Прежде всего, люстрирующий орган должен быть независимым: его нельзя наполнять людьми, которые имели отношение к власти или преступлениям, совершённым властью. В идеальной ситуации он должен назначаться парламентом.

Другой вопрос – кого и каким образом люстрировать. По словам юриста, в наиболее мягком варианте чиновникам предлагается уйти со своих постов в обмен на то, что информация о преступлениях не будет раскрыта общественности. Существует также механизм косвенной люстрации, по которому снижается предельный срок пребывания в должности. Но чаще всего люстрации сводятся к проверкам людей, которые претендуют на государственную службу, – чтобы убедиться, что человек не связан с нарушениями предыдущего режима. У подобных проверок есть и процессуальные рамки: гарантия на защиту, презумпция невиновности, гарантия защиты частной жизни. «Такой механизм позволяет сформировать орган власти на новых принципах, побороть преемственность», – подытожила эксперт.

В конце доклада Подоплелова призналась, что не знает, как поступать с общественными организациями, которые принимали участие в нарушениях режима. Например, что делать с образовательными учреждениями, которые увольняли преподавателей и закрывали кафедры. Здесь юрист Y вернулся к теме системной безнаказанности. Он напомнил, что Комиссия по правам человека ООН понимает её как «юридическую или фактическую невозможность привлечения виновника к ответственности». «Вопрос состоит в том, есть ли у жертв таких репрессивных практик средства защиты. Мы знаем кейсы увольнения машинистов в московском метро, которых успешно восстановили через суд, – сказал Y. – Важно отличать ситуации, когда речь идёт о безнаказанности и нет средств защиты – тогда это предмет переходного правосудия – от ситуаций, когда потерпевший не воспользовался средствами защиты».

После докладов началась дискуссия. Её участников в основном интересовало, сколько человек должно быть привлечено к ответственности и люстрировано при осуществлении переходного правосудия. «Честно скажу, я не считал, – попытался ответить N. – Но при самом оптимистичном сценарии – если мы будем [жить] в рамках нынешней Конституции и европейских стандартов – мы не увидим более сотни уголовных дел и обвиняемых».