Главный процесс года

В конце года было оглашено сразу несколько приговоров по делам о летних московских протестах. Часть подсудимых получили условные или реальные сроки, кто-то отделался штрафами. «Адвокатская улица» поговорила с защитниками некоторых фигурантов «московского дела», чтобы из первых рук узнать, как следствие и суд ведут себя в политических делах – и чем в такой ситуации могут ответить адвокаты.

У ходящий 2019 год запомнился летними протестами, которые начались из-за недопуска части оппозиционных кандидатов на выборы в Мосгордуму. Следственный комитет возбудил ряд уголовных дел по экзотическим статьям об организации массовых беспорядков и участии в них (ч. 1 и ч. 2 ст. 212 УК РФ). Но вскоре из них были выделены привычные уже «применение насилия в отношении представителей власти» (ст. 318 УК РФ). При этом несоразмерность обвинения реальным действиям была очевидна: Кирилл Жуков попытался поднять забрало шлема полицейского, Данил Беглец одёрнул полицейского за руку, Айдар Губайдулин якобы бросил в росгвардейцев пустую пластиковую бутылку. Судьба дел, возбужденных по ст. 212 УК РФ, — неизвестна.

К «насилию» постепенно добавились и другие дела: например, Владислава Синицу осудили на 5 лет общего режима за твит с предположением о возможности чьей-то мести разгонявшим митинги силовикам. Нескольких человек обвинили в угрозах судьям, выносившим приговоры. А Константин Котов был приговорен к реальным 4 годам заключения по «дадинской» статье 212.1 УК РФ – за неоднократные нарушения правил проведения митингов. В итоге многочисленные судебные процессы «московского дела» привлекли не меньше внимания, чем популярные сериалы – а адвокаты обвиняемых оказались в центре внимания российских и зарубежных СМИ.

Чьих будешь

Большинство адвокатов «московского дела» регулярно сотрудничают с правозащитниками – чаще всего это международная организация «Агора», проект «ОВД-Инфо»** или «Правозащита Открытки»*. Например, адвокат Светлана Байтурина вошла в «московское дело» ещё до его появления. Она оказывала юридическую помощь людям, доставленным в отделы полиции с акций протеста 27 июля, 3 августа и 10 августа. «Одним из этих задержанных был Кирилл Жуков, тогда он находился под административным арестом, потом на него завели уголовное дело, и он стал моим подзащитным», вспоминает Байтурина. Позже адвокат стала представлять интересы и Владимира Емельянова (был обвинён в том, что потянул за бронежилет сотрудника Росгвардии). Мария Эйсмонт тоже впервые познакомилась с Константином Котовым, когда «выезжала помогать задержанным у схода возле МГУ, защищала его по административкам».

Адвокат Фёдор Сирош стал работать по «московскому делу», когда узнал, что у стоматолога Павла Новикова нет защиты по соглашению (обвинялся в том, что ударил росгвардейца пустой пластиковой бутылкой). Адвокат Александр Борков по просьбе «ОВД-Инфо» включился в дело Никиты Чирцова (толкнул сотрудника полиции). «Меня пригласил отец Егора Жукова, позвонил, когда Егора должны были брать под стражу», – рассказал «Улице» адвокат Илья Новиков**. До этого защиту юноше предоставлял Леонид Соловьев.

А вот адвокат Михаил Игнатьев ранее вообще не участвовал в политических делах. «Мои знакомые обратились с просьбой съездить в ОВД к их сыну, который провел почти двое суток в отделении после задержания 27 июля на акции протеста. Когда я понял, что произошло и сколько людей было задержано, стал помогать в подобных случаях, насколько это возможно при моей занятости, – рассказал адвокат. – Позже меня привлекли к защите Максима Мартинцова» (обвинялся в групповом нападении на росгвардейца).

Адвокат Сергей Бадамшин занялся «московским делом», когда к «Правозащите Открытки» обратились родные Самариддина Раджабова (обвинялся в том, что бросил пластиковую бутылку на тротуар рядом с полицейскими). «Там сначала работал коллега Анри Цискаришвили, он очень сопереживал подзащитному. Мы с ним общались по этому делу, советовались. Я увидел, что ситуация по Самариддину одна из самых уникальных, дело интересное и несправедливое, – рассказал Бадамшин. – Тем более после того как СК было принято решение об освобождении и прекращении уголовного преследования ряда лиц, обвиняемых по 318 ст. УК РФ, – а этого небольшого таджика всё равно оставили под стражей. И мне просто стало интересно, с одной стороны, а с другой – обидно за него. Так я вступил в это дело, для того чтобы вдвоём с Анри было сподручнее работать».

Адвокатское сообщество по-разному относится к работе над политическими делами. Собеседники «Улицы» признают, что часть их коллег неохотно берётся за такие кейсы. «Адвокатами работают те же люди, из которых состоит общество. Нет монолитного представления о том, что хорошо и что плохо в политике и в работе», – рассуждает Илья Новиков. Впрочем, как отметил Александр Борков, адвокаты не проводят деления между доверителями, обвиняемыми по политическим мотивам, и какими-либо другими: «В соответствии с Конституцией РФ каждый имеет право на получение квалифицированной юридической помощи. Данные нормы являются определяющими для работы адвоката, и мои коллеги также в полной мере ими руководствуются».

«Конечно, у меня есть опыт работы в таких делах ещё с Болотного дела. Но личная позиция здесь только одна: профессионально выполнять свою работу», – говорит Сергей Бадамшин.

Работа дороже денег

В «политических» делах намного чаще обычного встречается вариант с работой адвокатов pro bono. «Но это pro bono может выражаться в разных формах, – уточняет Илья Новиков. – Например, у Константина Котова было 12 адвокатов и каждый из них взял гонорар 212 рублей – как напоминание о 212 статье УК. Принципиально, что защита ведётся не ради того, чтобы адвокат заработал себе деньги на жизнь: она ведётся потому, что это дело по тем или иным причинам важно». Сам Илья Новиков получил за защиту Егора Жукова один рубль.

«Подобная работа выполняется и pro bono, и с оплатой, – говорит Александр Борков. – Так как работа проводится значительная, занимает много времени – многократные посещения СИЗО, работа в судах и на стадии следствия – она оплачивается». Сергей Бадамшин ответил «Улице», что вопросы по оплате защиты Раджабова надо задавать не ему, а «Правозащите Открытки». «Лучше разговаривать про это с правозащитными организациями, – согласна с ним Мария Эйсмонт, адвокат Константина Котова. – Я не хочу давать комментарии прессе про деньги. Во-первых, это, по-хорошему, адвокатская тайна. Во-вторых, мой личный опыт не отображает все возможные варианты.

Мария Эйсмонт,
адвокат Константина Котова

Кто-то работает pro bono, кто-то нет. Pro bono вы можете сходить несколько раз, но постоянно работать pro bono невозможно. Любая работа должна оплачиваться.

«Но в целом правозащитная деятельность – это не средство заработка, для адвоката это больше внутренняя миссия помочь людям», – говорит адвокат Фёдор Сирош.

© Иллюстрация: Tashita Bell

Помощь зала

В дни приговоров по «московскому делу» в каждом суде собирались «группы поддержки» – родственники, друзья и просто сочувствующие. Адвокаты подчёркивают, что такая солидарность очень важна – как для обвиняемых, находящихся под большим психологическим давлением, так и для работы защиты. «Группа поддержки очень помогала. У нас четыре дня подряд были суды, с обеда и до позднего вечера практически без перерыва, – рассказал Михаил Игнатьев. – Конечно, люди, которые приходили, помогали морально, помогали чувствовать, что мы не одни. И сами подсудимые благодаря этому держались». «Одно дело, когда ты сидишь один в клетке и тебя засуживают, – говорит Мария Эйсмонт. – Другое дело, когда это происходит на глазах у большого количества людей. Которые посылают тебе взглядами поддержку, и ты понимаешь, что не один. Ты понимаешь, что про тебя не забудут, за тебя волнуются. Любая поддержка важна для подсудимых».

Сергей Бадамшин,
адвокат Самариддина Раджабова

Действительно, защите помогает большее количество людей. Потому что когда людей много приходит, особенно представителей СМИ, то поведение судей меняется, становится более спокойным тон. Когда заседания закрыты или на процесс приходит меньше людей, то и судьи менее собраны. Иногда они могут позволить себе, скажем так, ещё большее давление на защиту.

Фёдор Сирош описал опыт успешного сотрудничества с «группой поддержки» его подзащитного: «Все откликались с какой-либо помощью, самый популярный вопрос был “чем я могу помочь?”». Так были найдены люди, написавшие характеристики для суда, некоторые даже предлагали дополнительную финансовую помощь, от которой адвокат отказался. Илья Новиков рассказал, что считает общественную поддержку одной из главных причин того, что Егор Жуков получил условный срок, а не реальный. «Летом Егор выдвигался в депутаты, у него был штаб, занимавшийся сбором подписей. Когда его арестовали, естественным образом его друзья из штаба стали координировать группы, собирать поручительства», – отметил защитник.

Вместе с тем многие адвокаты стараются избегать политизации судебного процесса. «К нам на суд над Емельяновым приходил Алексей Навальный, тогда я не понимала, каким образом это может отразиться на процессе. Тактика защиты была не в политизации, а была связана с законом, с юриспруденцией как таковой, никаких громких политических заявлений мы не делали», – подчеркнула Светлана Байтурина в разговоре с «Улицей».

Другая важная часть работы адвоката в «московском деле» – это общение с прессой. Характерно, что чаще всего за комментарием стороны защиты обращаются независимые СМИ. Адвокаты подчёркивают, что в большинстве случаев такие журналисты не искажают их позицию, хотя иногда путаются в юридических деталях. А вот корректность информации о «московском деле» в государственных СМИ иногда вызывает вопросы у адвокатов. «В первые дни провластная пресса и телеграм-каналы очень “разгоняли” видеоролик, где Егор Жуков якобы дирижирует толпой, хотя следствие уже знало, что это не Жуков», – рассказал Илья Новиков.

Все защитники убеждены, что сотрудничество с прессой помогает в судебном процессе, поскольку больше людей начинает сочувствовать и оказывать поддержку обвиняемым, а судьи знают, что о качестве их работы станет известно публике. «Общественный резонанс – это один из инструментов работы адвоката. Подчеркну, это инструмент, а не цель. Задача адвоката – не выпячивать себя, а быть отражением своего доверителя, – рассуждает Сергей Бадамшин. – В тот момент, когда я вступал в дело, о Самариддине практически ничего не писали, никто ничего не знал. И мы общались – уже в ходе самой работы – с группой поддержки, с родственниками, с людьми, которые неравнодушны, с рэппером Oxxxymiron, с Лешей Миняйло (социальный предприниматель, волонтёр, был обвинён в организации массовых беспорядков, позже обвинения были сняты – «АУ»). Со временем Самариддин стал одним из самых известных подсудимых по этому делу. Способствовал привлечению внимания и Oxxxymiron, он записал трек совместный с Раджабовым, использовал для этого запись его голоса – было очень круто».

Вместе с тем Бадамшин подчёркивает, что такая «внесудебная» деятельность никак не отменяет традиционную работу защиты: «Основная задача была работать по уголовному делу, в рамках чисто правовых аспектов. Всё, что можно было сделать, мы добросовестно выполнили».

Никаких оправданий

«Московское дело» до сих пор не закончено, но его промежуточный итог оказался очень неоднородным. Против части фигурантов были сняты обвинения – их освободили с правом компенсации за незаконное уголовное преследование. Другие были признаны виновными, но суд ограничился штрафом или «условкой». А многие получили реальное лишение свободы.

Эта ситуация хорошо видна на примере «чёрной пятницы» 6 декабря, когда в разных судах были оглашены сразу семь приговоров. Три человека были приговорены к реальным срокам, ещё три получили условное. Седьмой обвиняемый, Павел Новиков, признавший свою вину, был приговорён к штрафу.

Зачем понадобилось завершить столько судебных разбирательств в один день, никому не известно. Некоторые адвокаты предположили, что таким образом судебная система упростила себе организационную работу или уменьшила количество негативных новостей, чтобы снизить общественный резонанс – а кто-то даже связывает оглашение со встречей «нормандской четвёрки» 9 декабря. Как считает Илья Новиков, синхронное вынесение приговоров может говорить скорее о влиянии политического решения, нежели о стечении обстоятельств: «В “московском деле” очень похоже, что микроменеджмент, вплоть до определения даты заседаний, делается политически. Мы это видели и 3 сентября, когда дела по 212 статье УК РФ синхронно прекращались разными группами следователей».

Многие защитники уверены, что добиться оправдательного приговора было трудно или вовсе невозможно – из-за политического характера дела.

Светлана Байтурина,
адвокат Кирилла Жукова и Владимира Емельянова

Эмоционально эта работа тяжёлая еще и потому, что по большому счету все судебные решения предрешены, будет обвинительный приговор однозначно, а вопрос заключается только в том, какое будет объявлено наказание.

«Фигуранты дела представляются мне совершенно невиновными, включая тех, кто себя формально виновными признали, – считает Илья Новиков. – Если бы не было определённой политической заданности, то ни один из этих эпизодов, по которым были вынесены приговоры 6 декабря, не превратился бы в уголовное дело».

«Приговор, ну да, обвинительный – это самое большое, что смущает меня во всей этой истории, – признаётся Сергей Бадамшин. – Но хорошая новость в том, что человек освобождён. Адвокаты всегда прежде всего работают на освобождение своего подзащитного». Самариддин Раджабов был признан виновным и приговорён к штрафу в 100 тысяч рублей. Но вместо штрафа судья засчитал срок, проведённый в СИЗО. «Даже штраф платить не надо – в наше время это абсолютно вегетарианский приговор. Мы прекрасно понимаем, что оправдание – это достаточно большая редкость, – говорит Сергей Бадамшин. – Хотя в последнее время мои коллеги добиваются всё больше и больше оправдательных приговоров по делам с участием присяжных, в Мосгорсуде прежде всего. Тем не менее оправдательный приговор в суде общей юрисдикции без присяжных – это маловероятный факт. К сожалению, больше возможности добиться снятия обвинения и прекращения уголовного преследования на стадии предварительного расследования».

Адвокат опасается, что такое решение суда будет иметь далеко идущие последствия: «Создается пагубный квазипрецедент и практика, при которой испуг полицейского может привести в СИЗО, а затем и на скамью подсудимых. Чего будет бояться полицейский в следующий раз, мне неизвестно: это может быть лай собаки или громкий сигнал автомобиля. Любой человек, который испугал полицейского, теперь будет заезжать в СИЗО и дальше может быть осуждён. Но ведь люди никогда не думают, что ящик Пандоры, который они сами открыли, может их затронуть в будущем».

© Иллюстрация: Tashita Bell

Сила ускорения

Многие собеседники «Улицы» называют основной отличительной чертой «московского дела» быстроту, с которой работала судебная система и следователи. «Очень короткие сроки судопроизводства: два или три дня может продолжаться предварительное следствие, в течение одного дня дело может пройти генеральную прокуратуру, стадию ознакомления с материалами и прийти в суд, – рассказала Светлана Байтурина. – Эта ситуация экстраординарная, она не свойственна вообще нашей практике. Чаще бывает наоборот – очень долго длится следствие, человек находится под стражей по два года. К нему могут, например, только через восемь месяцев прийти и провести какое-то следственное действие». Михаил Игнатьев сообщил, что дело его доверителя также развивалось с большой скоростью: «Предварительное следствие по нашему делу длилось самое большое две недели. И то лишь потому, что у меня и моего коллеги была большая занятость. Ещё быстрее проходил суд». «Жалобы на ускоренное расследование были, – говорит Фёдор Сирош. – Но в ответ приходили отписки о том, что закон не предусматривает минимальных сроков следствия или разбирательства». «Если адвокат указал на нарушение, а суд первой инстанции не среагировал, необходимо обратиться в суд апелляционной инстанции и заявить обо всех нарушениях, – говорит Светлана Байтурина. – Без этого невозможно будет обратиться в ЕСПЧ. У меня и по делу Емельянова, и по делу Кирилла Жукова было порядка 10 ходатайств о возвращении дела прокурору по различным основаниям, и огромное количество ходатайств о признании доказательств недопустимыми».

«В принципе, я наоборот выступаю за достаточно быстрое судебное следствие – чтобы люди не находились долгое время в условиях следственных изоляторов, – говорит Сергей Бадамшин. – Хотя это, конечно, лишает защиту права на длительные процедуры, согласования, обращения к специалистам. Но, как говорится, “долго ли умеючи?”. Нет ничего невыполнимого, особенно если по делу работает команда адвокатов. Одиночкам работать сложнее, но всё равно не катастрофическая ситуация. Мы вынуждены работать в тех условиях, в которые нас поставили суд и следствие, других суда и следствия у нас нет. Кого это не устраивает – вряд ли они смогут сейчас повлиять на ситуацию». Бадамшин добавил, что чем быстрее следствие работает, тем больше ошибок допускает: «И это даёт адвокатам возможность найти больше процессуальных нарушений, которой мы должны пользоваться. Заставить следствие работать по закону, чтобы они чувствовали себя неуверенно. У нас само следствие ряд доказательств после возврата дела прокурору признало недопустимыми доказательствами».

В таких условиях от стороны защиты требуется особый профессионализм и опыт, отмечает Светлана Байтурина: «Сами судебные процессы могут продолжаться один-два дня максимум – это очень мало для адвоката, он не может элементарно сориентироваться. В таких делах необходимо обладать определёнными навыками». В деле Егора Жукова стороне защиты на ознакомление с делом дали всего один день.

Адвокат Александр Попков, имеющий опыт ведения дел в ЕСПЧ, рассказал «Улице», что такое ускоренное судопроизводство может быть расценено Европейским судом как нарушение 6 статьи Европейской конвенции по правам человека. В частности, пункта 3b, который гарантирует каждому обвиняемому право «иметь достаточное время и возможности для подготовки своей защиты». Но заявление в ЕСПЧ должно быть обоснованным и содержать подробности того, как именно недостаток времени нарушил право на защиту, подчёркивает эксперт.

Особые опасения у адвокатов вызывает практика с ограничением времени на ознакомление с материалами дела в рамках статьи 217 УПК РФ. Рекорд был поставлен в деле Максима Мартинцова, чей защитник Михаил Игнатьев должен был ознакомиться с делом, состоящим из четырёх томов, вещественных доказательств и видеозаписей всего за 3 часа. После этого следователь пришёл в суд с ходатайством об ограничении времени на ознакомление.

Спешка, с которой работает система, оказывает влияние и на работу следователей. Поэтому обвинительное заключение, предоставляемое в суде, зачастую содержит ошибки, которых не встретишь в повседневной практике, отмечают адвокаты. «Следователь вместо того, чтобы проводить расследование, собирает доказательства исключительно виновности. Факты, противоречащие его следствию, полностью игнорирует», – рассказал в разговоре с «Улицей» Фёдор Сирош. Схожим образом работу следователей оценила Светлана Байтурина: «Следствие знает, что дело будет принято судом в любом случае, что прокурор подпишет заключение несмотря на то, что дело состоит из таких ляпов, что ни в одном другом деле это было бы невозможно». А Михаил Игнатьев и вовсе утверждает, что дело его доверителя представляет собой «сборник недопустимых доказательств».

Многие собеседники «Улицы» отмечают, что следователи отказывались принимать ходатайства адвокатов из рук в руки, а многие инстанции отвечали на запросы защиты в максимально предусмотренные уголовно-процессуальным законодательством сроки. «Меня и других адвокатов заботит эта тенденция. Поскольку мы видим в последнее время, как наши правоохранители – и суды, которые идут у них на поводу, – ограничивают возможность ознакомления с материалами дела, манипулируя своими полномочиями», – рассказал Александр Попков.

Илья Новиков,
адвокат Егора Жукова

Есть такая вещь, как следственная мода: методы, используемые в деле политическом, завтра могут быть использованы и не в политическом. Если это может делать Следственный комитет, то это можно будет делать и МВД.

«Не уверена, что в обычных делах нельзя столкнуться с вопиющим беззаконием, – говорит Мария Эйсмонт. – Или вам кажется, что по неполитическим делам следствием проводится кропотливая работа по выяснению того, что на самом деле произошло? Вам кажется, что по неполитическим делам у нас есть правосудие? Политические дела просто громкие, они на виду, к ним привлечён интерес публики, о них много говорят. Я сталкивалась с огромным количеством совершенно бытовых дел, в которых нет политики – но точно так же есть некачественное следствие, обвинительный уклон и нарушение прав».