«Эту работу нужно было начинать ещё вчера»

В декабре Европейский суд по правам человека вынес первое в своей истории пилотное постановление по делу о домашнем насилии. Суд признал, что в России нет эффективных инструментов защиты жертв таких преступлений. «Пилот» основан на жалобах четырёх женщин, в том числе Маргариты Грачёвой, которую искалечил бывший муж. Её адвокаты Валентина Фролова и Мари Давтян подробно рассказали «Улице», с какими аргументами они вышли в ЕСПЧ и какие законы теперь обязаны принять власти России.

«Полицейских никто не наказал за бездействие»

– История Маргариты Грачёвой очень известная, но всё же, не могли бы вы напомнить её читателям?

ВФ: Если совсем коротко, то Маргарита Грачёва неоднократно заявляла в полицию о домашнем насилии. Она просила предоставить защиту от бывшего мужа; сообщала, что ей страшно от его угроз и действий. Но защита не была ей предоставлена, уголовные дела также не были вовремя возбуждены. И это привело к очень тяжким последствиям: мужчина вывез Маргариту за город и отрубил ей кисти рук. Да, после этого он был привлечён к уголовной ответственности и приговорён к реальному сроку. Но полицейских никто не наказал за бездействие – хотя адвокаты Грачёвой просили об этом.

МД: Изначально Грачёва сообщила мужу, что планирует расторгнуть брак – после чего подверглась побоям. Потом он выслеживал её возле работы, следил за ней, вёл себя очень агрессивно. Мог подстеречь на улице и попытаться затащить её в машину. В ноябре 2017 года он увез Грачёву в лес, угрожая ножом. Об этом она написала заявление в полицию, давала объяснения, её мама тоже давала объяснения, – но полиция в итоге никак не реагировала. А через месяц он повторно вывез её в лес и там отрубил кисти рук. И только после этого полиция вспомнила: у нас же месяц лежит её заявление.

ВФ: Это очень важно подчеркнуть – что последний раз она обращалась в полицию за месяц до трагедии. И сказала тогда, что действия её мужа становятся всё более агрессивными. К сожалению, её слова вновь проигнорировали. А ведь в этом заключается особенность домашнего насилия: оно идёт по нарастающей и в любой момент может перейти к эскалации. Поэтому так важно обращать внимание на слова потерпевших, что «в последнее время стало значительно хуже», «звучат более серьёзные угрозы», «становится сильнее контроль».

Адвокат Валентина Фролова

Ведь эту трагедию можно было предотвратить. Если бы только полицейские вовремя отреагировали: возбудили дело и предоставили защиту.

Вот почему мы подробно рассказали ЕСПЧ о несовершенстве российского законодательства и о его неспособности эффективно работать со случаями насилия. Ситуация, при которой человек сталкивается с агрессивным систематическим насилием и не получает помощи от государства, действительно очень страшна для него и его близких.

– Европейский Суд объединил жалобу Грачёвой с жалобами трёх других женщин. По какому принципу это произошло, только из-за общей темы? Или, может быть, вы изначально на это рассчитывали?

ВФ: По какому принципу суд их объединял, мне, само собой, неизвестно. Мари Давтян вела со мной дело Грачёвой и она же представляла интересы Ирины Петраковой. Жалобы Елены Гершман и Натальи Туниковой подали отдельно их адвокаты. Но уже потом, после объединения, мы работали все вместе.

Наталью Туникову регулярно избивал гражданский партнер. Однажды он попытался сбросить её с 16-го этажа, и тогда женщина ударила его ножом. Суд признал её виновной в умышленном причинении тяжкого вреда здоровью, но затем амнистировал. Елена Гершман пережила девять эпизодов тяжёлых избиений со стороны бывшего супруга, однако ей отказали в возбуждении уголовного дела. Бывший муж вывез их маленькую дочь в другую страну и полтора года не давал им видеться.

Вообще, мне кажется, что суд очень правильно собрал эти жалобы вместе. Тем самым он показал: женщины могут оказаться в самых разных ситуациях, связанных с домашним насилием. Но ни одна из них не получила вовремя помощи от государства. Это привело к разным по тяжести последствиям, но суть у них одна – люди пострадали, хотя не должны были страдать. Если бы полиция нормально работала, то все эти трагедии можно было бы предотвратить. Но мало того, что этого не произошло – так ещё и никто не понёс ответственности за бездействие.

МД: Наша доверительница Ирина Петракова неоднократно обращалась в полицию в связи с систематическим насилием в семье. Она развелась с мужем, но тот продолжал её преследовать – нападал, избивал, в том числе прямо возле здания суда. В общей сложности там было 23 эпизода насилия с 2014 по февраль 2016 года. Так как побои были тогда делом частного обвинения, Петраковой просто отказывали в возбуждении уголовного дела.

ВФ: Я ничего не имею против частного обвинения, но очевидно, что в делах по домашнему насилию это совершенно неподходящий инструмент. Ведь потерпевшая должна одновременно выполнять роль обвинителя: самостоятельно собирать и представлять в суде доказательства, допрашивать свидетелей, высказываться о санкции для обидчика. Это чрезвычайно сложный и длительный процесс, требующий постоянного личного присутствия – а неявка влечёт за собой прекращение уголовного дела. Поэтому жертва остается уязвимой в течение всего процесса.

МД: Позже полиция всё-таки возбудила целых два дела в отношении обидчика Петраковой: одно об истязании и другое о побоях. Но, несмотря на наши ходатайства, никакие меры защиты не применялись.

У многих людей есть иллюзия, что сам факт уголовного дела как-то защитит жертву от последующего насилия. По истории Петраковой мы можем увидеть, что это не так: последний раз побои были нанесены уже после возбуждения уголовного дела об истязании. То есть даже это не останавливало человека.

А потом Петраков попал под все поблажки, которые были в то время. Сначала амнистия, потом произошла первая декриминализация побоев, потом вторая. И дело об истязании переквалифицировали на несколько эпизодов побоев. В итоге он так и не был привлечён к реальной ответственности. То есть заявительница не смогла добиться ни защиты, ни эффективного расследования преступлений, совершённых в отношении неё.

Когда её жалоба рассматривалась в ЕСПЧ, то Российская Федерация заявляла, что расследование всех преступлений в отношении неё было эффективным. Позиция властей была простой: мол, мы на самом деле всё расследовали, просто изменился закон, поэтому Петракова привлечь не смогли.

Кстати, по жалобе Грачёвой тоже был очень формальный ответ: заявление было принято, проводилась проверка, а потом мы возбудили уголовное дело. К сожалению, мы так и не увидели ответов на вопрос о том, почему полиция целый месяц ничего не делала. Почему не рассмотрели её заявление в течение 10 дней, как положено. Почему они не защитили жизнь и здоровье заявительницы.

– После таких историй возникает логичный вопрос: а вы и ваши коллеги вообще рассчитываете на национальные суды? Или сразу, что называется, стараетесь «исчерпаться» для ЕСПЧ?

ВФ: В данном случае на национальном уровне Маргарите помогали другие адвокаты. А я лично подключилась уже на этапе обращения в ЕСПЧ. Но вообще и я, и мои коллеги пытаемся максимально защитить права и интересы своих доверителей именно здесь, в России.

Ведь рассмотрение жалобы в ЕСПЧ занимает очень длительное время, а человеку нужна помощь здесь и сейчас. Поэтому речь о том, чтобы «исчерпаться», не идёт. Нужно, чтобы человеку предоставили защиту сегодня и здесь.

«Российским правоохранителям не нужно ничего изобретать»

– Расскажите, какие конкретно недостатки российского законодательства и правоприменительной практики высветила эта группа жалоб в ЕСПЧ?

ВФ: Ровно те недостатки, о которых мы с коллегами говорим уже много лет. Это отсутствие закона о защите пострадавших от домашнего насилия. И, конечно, отсутствие криминализации всех действий, которые к нему относятся. Безусловно, какие-то вещи охватываются «общими» статьями УК и КоАП. Тем не менее у нас в законе нет какого-то особого внимания к актам насилия, которые совершаются в семье. Такого внимания, которое подчеркивало бы их особую значимость, серьёзность и опасность для потерпевшего.

– Почему это важно?

ВФ: Очевидно, что люди, которые сталкиваются именно с домашним насилием, находятся в особенно уязвимом положении. Потому что их обидчикам известно о них практически всё, даже после расставания. Где жертва живёт, куда она ходит, какой у неё образ жизни, режим дня. Мы понимаем, что в этом случае гораздо больше возможностей причинить вред.

Недавно одного человека осудили по ст. 117 УК (истязание – «АУ») за семь эпизодов насилия в отношении нашей доверительницы, причём самого разного насилия. И к этим эпизодам были отнесены действия, когда тот преследовал женщину в транспорте, запугивал и хватал. Почему такое могло произойти? Просто потому, что ему было известно, где живет жертва, во сколько и на каком троллейбусе она ездит на работу.

Вот почему мы говорим, что люди в ситуации домашнего насилия особенно уязвимы. И им нужны экстренные меры защиты.

– Какие именно?

ВФ: Должно быть так: ты приходишь в полицию, рассказываешь свою историю сотрудникам – и те с помощью специальных инструментов оценивают, насколько происходящее опасно. Серьёзно решают, нужна ли тебе защита.

Адвокат Валентина Фролова

Тебе не нужно при этом отвечать на абсурдные, глупые вопросы. Тебе не нужно слушать насмешки. Полиция должна относиться к твоим словам как к сообщению о преступлении.

В практике многих стран для этого используется так называемый протокол оценки рисков. Когда у полицейского есть чёткий перечень вопросов, который он обязан задать потерпевшей. Например, участилось ли насилие в последнее время? Имеется ли у обидчика оружие? Есть ли у потерпевшей на иждивении дети или престарелые родственники? Выслушав ответы, полицейский может понять, насколько ситуация опасна для человека.

Кстати, мы с коллегами сами используем такой список в своей работе. Какой бы ты ни был профессионал, иногда всё равно забываешь какие-то вопросы. Забыл, устал, много других дел, эмоционально тяжело выслушать очередную тяжёлую историю. А строгое следование протоколам позволяет спросить обо всём, что важно.

В некоторых странах – например, в Австрии – эти протоколы настолько точны, что могут использоваться в качестве одного из доказательств при избрании меры пресечения. То есть российским правоохранителям не нужно ничего изобретать. Существуют специальные инструменты, с которыми просто надо начать работать.

– Хорошо, но хоть какие-то инструменты защиты у нас есть?

ВФ: Какие-то есть, но они связаны исключительно с уголовным процессом. Например, закон о защите потерпевших или запрет определённых действий как мера пресечения.

У нас в практике был случай, когда удалось добиться запрета определённых действий. К сожалению, в этот запрет попало очень ограниченное количество действий. Но при этом он был хорошо сформулирован: виновнику домашнего насилия запретили подходить к офису жертвы, к другим местам, где она находилась. И это дало свой результат. Вот только происходит такое крайне редко.

Год назад мы с коллегами из других женских организаций совместно обратились к уполномоченному по правам человека в РФ. Для этого мы обменялись информацией – и выяснилось, что за последнее время ни в одном деле о домашнем насилии эти меры так и не были назначены. Хотя за ними обращались регулярно, как до, так и после возбуждения уголовного дела. Теперь и ЕСПЧ согласился, что эти меры просто не работают. Просто потому, что они фактически про другое.

– Но в чём проблема их использовать в ситуации домашнего насилия?

ВФ: Запрет определённых действий практически не работает, потому что для него нужно возбудить уголовное дело. А с этим у нас серьёзные проблемы: вся работа по сообщению о преступлении затихает где-то на этапе проверки. Многие истории домашнего насилия уходили в ЕСПЧ с жалобой на неэффективное расследование. Именно потому, что до возбуждения уголовного дела там просто не доходило. А если и доходило, то после этого мало чего происходило полезного.

Трудность ещё и в том, что применение запрета определённых действий возможно, когда у лица есть статус подозреваемого или обвиняемого. А следователь или дознаватель могут предоставить суду достаточные данные о том, что этот человек может, к примеру, продолжить преступные действия или угрожать потерпевшей. Более того, ходатайство об избрании такой меры пресечения подают в суд именно дознаватель или следователь. Но для этого им самим должно быть понятно, что случай очень опасен и потерпевшей требуется защита. А риск домашнего насилия у нас, к сожалению, часто преуменьшается.

– А что с госзащитой?

ВФ: Да, ФЗ-119 о защите потерпевших теоретически применяется и до возбуждения уголовного дела – нужно только заявиление о преступлении. Но именно в делах о домашнем насилии нам никогда не удавалось добиться защиты на этой стадии.

Важно также сказать, что большое число случаев домашнего насилия не являются уголовно-наказуемыми. Например, побои – это ст. 6.1.1 КоАП, оскорбления – ст. 5.61 КоАП. Можно представить, сколько людей в результате даже не имеют права обратиться за мерами защиты.

Сложная ситуация складывается и с одним из видов наказания – ограничением свободы. По сути, оно позволяет наложить на осуждённого виновника домашнего насилия определённые ограничения. Например, не посещать определённые места. Но если посмотреть, как пленум Верховного Суда формулирует, какие места запрещено посещать, то окажется, что они должны обладать каким-то родовым признаком. Например, «места детского досуга» или кафе. Но можно ли запретить человеку приходить по конкретному адресу – не указано. Поэтому в приговорах суды никогда не пишут, что обидчику запрещено бывать у дома жертвы или её работы. Несмотря на все наши просьбы об этом.

Адвокат Валентина Фролова

На практике суды могут запретить человеку посещать публичные или спортивные мероприятия. Но не говорят о запрете подходить к дому потерпевшей или вступать с ней в контакт. Нет тех мер, которые могли бы реально помочь жертвам домашнего насилия.

И последнее, о чём здесь нужно сказать – это нехватка центров помощи, убежищ с низким порогом доступа. Куда человек может прийти, не сдавая бесконечное количество анализов. Прийти и получить убежище здесь и сейчас – потому что он находится в опасности.

Да, эта работа не за один день делается. Здесь нужно и государственное внимание, и финансирование. Но эту работу нужно было начинать ещё вчера.

– А какой была позиция Российской Федерации по всем этим проблемам?

МД: В жалобе изначально был поднят вопрос о том, существует ли в России в принципе правовая система, позволяющая защищать пострадавших от домашнего насилия. Национальные власти ответили – мол, у нас есть Уголовный кодекс, который защищает вообще всех. Поэтому домашнее насилие мы как-то особенно не выделяем, поскольку не считаем это необходимым.

Второй момент, на который обращала внимание Российская Федерация – это декриминализация побоев. Власти заявили, что теперь больше людей привлекаются к ответственности. Так как потерпевшим было сложно поддерживать частное обвинение – а когда побои перешли в разряд административных правонарушений, это стало более эффективно. Но каких-то цифр касательно привлечения к ответственности именно за домашнее насилие Россия представить не смогла. Ответила, что такая статистика не ведётся.

Также Российская Федерация заявляла, что все могут воспользоваться Законом о защите потерпевших и свидетелей в уголовном судопроизводстве – о котором мы сейчас подробно говорили. Но при этом власти РФ не смогли представить ни одного случая защиты жертв домашнего насилия в рамках этого закона.

«У власти есть заинтересованность что-то изменить»

– Какие нарушения Конвенции в итоге увидел ЕСПЧ? И что теперь обязана сделать Российская Федерация?

ВФ: Суд признал нарушения статей 3 («Запрет пыток») и 14 («Запрет дискриминации») Конвенции. Российские власти должны изменить национальное законодательство и правоприменение, об этом говорится в пунктах 151-158 постановления. Например, нужно ввести понятие насилия в семье, которое должно охватывать все возможные действия – в том числе преследование и кибернасилие. Акты насилия должны рассматриваться не по отдельности, а как систематическая проблема. Должен быть предусмотрен механизм межведомственного взаимодействия между всеми участниками системы профилактики и работы с насилием. Пострадавшие должны иметь возможность получать государственную помощь, а сами виновники – доступ к коррекционным программам. Должен быть исключён частный порядок уголовного преследования по таким делам. Необходимо разработать протокол работы с делами о насилии, инструменты для оценки и управления рисками – как раз то, о чём я говорила. Обеспечить доступ пострадавших к экстренным мерам защиты, например, охранным ордерам. И, конечно, нужно ввести обязательную подготовку сотрудников правоохранительных органов и судей по этой теме.

– Вы верите, что Россия выполнит эти требования?

ВФ: За последние год-полтора мы видим какое-то движение по этому поводу. Уже есть серьёзный общественный запрос, чтобы соответствующее законодательство было принято, чтобы потерпевшие были защищены. Безусловно, есть и определённое сопротивление. Но какие-то отдельные вопросы могут самостоятельно решить КС или ВС. Не так давно Верховный Суд выступил с инициативой по отказу от частного обвинения в целом. Законопроект был внесен в Государственную Думу, но до сих пор отсутствует какая-либо публичная информация о его движении. Тем не менее я надеюсь, что действия высших судов показывают: у власти есть заинтересованность что-то изменить.

– Постановление ЕСПЧ является пилотным – за всю историю Суда их было всего 26. Расскажите, пожалуйста, в чём их отличие?

ВФ: Обычное постановление, как правило, решает чей-то индивидуальный вопрос – и мы видим меры индивидуального характера. К примеру, Суд обязывает государство выплатить человеку компенсацию. Даже если в постановлении говорится, что ситуация произошла из-за серьёзных недостатков законодательства – это ещё не обязывает государство что-то менять.

А вот пилотное постановление напрямую содержит определённые требования системного характера. И сейчас ЕСПЧ указал в резолютивной части, что Российская Федерация обязана изменить закон и практику в соответствии с комментариями Суда, о которых я говорила ранее. Теперь Комитет министров Совета Европы будет отдельно контролировать исполнение этого постановления.

– Граждане России много раз обращались в ЕСПЧ по делам, связанным с домашним насилием. Почему именно эти четыре дела породили пилотное постановление?

ВФ: Вы правы, жалобы россиян на домашние насилие поступают в ЕСПЧ с 2010 года, первое известное мне такое дело – «Барсова против России». И я уверена, что пилотное постановление – результат того, что Суд наблюдает эту проблему уже 11 лет.

– То есть, критическая масса накопилась?

ВФ: Да, полагаю, что так. Суд уже выносил решения по делам Володиной, Барсовой, Польшиной. Но жалобы продолжают поступать – причём жалобы на одни и те же проблемы.

Обратите внимание, как формулировалось первое постановление по Володиной. Суд уже в 2019 году сказал про очень серьёзные недостатки практики. На самом деле, «пилот» можно было писать уже тогда. Но законодательно мы с тех пор никуда особо не продвинулись. Хотя, как я уже сказала, есть общественная потребность в изменениях.

За эти 10 лет я наблюдаю рост интереса профессионального сообщества к теме домашнего насилия. Раньше это воспринималось исключительно как социальная проблема. А сейчас многим стало понятно, что это проблема прав человека.

Адвокат Валентина Фролова

Десять лет назад мы знали всех адвокатов, которые работали с темой домашнего насилия. А сейчас их, слава богу, очень-очень много.

Во многом это связано с деятельностью общественных организаций, центров по защите пострадавших. Потому что они много привлекают адвокатов, обучают их работать с этой проблемой.

Мы видим всплеск интереса даже у мейнстримных НКО, которые изначально работали по другим темам, но теперь заинтересовались домашним насилием. И сделали много классных дел, которые многим помогли. Ещё 10 лет назад эта тема была интересна гораздо меньшему количеству юристов.

– Возвращаясь к «пилоту» – теперь дела о домашнем насилии в России будут рассматриваться ЕСПЧ в особом упрощённом порядке. Что это значит?

ВФ: Об этом пока рано делать выводы. Скорее всего, дела будут рассматривать группами и с менее объёмной мотивировкой. Надо сказать, что Суд уже начал коммуницировать жалобы о домашнем насилии группами по нескольку дел.

«Мы все – продукты этого общества»

– Одна из главных мер общего характера – принятие закона о домашнем насилии, который обсуждается последние два года. Верите ли вы, что решения ЕСПЧ хватит, чтобы сдвинуть его с мёртвой точки?

ВФ: Я не знаю. Я юрист, и в данном случае не могу предсказывать, чего будет достаточно, а чего нет. Но я думаю, что это очень важный шаг и важный индикатор. Потому что это единственный «пилот» по домашнему насилию. И в нём говорится, что Россия – одна из последних стран Европы, где эта проблема должным образом не решается. Мне кажется, что это очень серьёзный сигнал со стороны Европейского суда. Поэтому я надеюсь, что постановление будет рассмотрено должным образом.

– Мне непонятно вот что. Мы прекрасно знаем, почему не принимаются меры общего характера из постановлений ЕСПЧ по митингам – это вопрос политики. Мы понимаем, почему не меняются условия содержания заключённых – это требует денег. Но домашнее насилие – это другая проблема. Казалось бы, у государства нет причин вступаться за домашних насильников. Почему же тогда до сих пор нет закона?

ВФ: Я работаю с этой проблемой почти 12 лет – и мне очевидно, что это вопрос нарушения прав человека. Безопасность – базовая потребность человека. И ЕСПЧ тоже об этом говорит. Он постоянно напоминает, что у государства есть обязанность защитить человека, если тому что-то угрожает. Это просто как дважды два четыре. Поэтому мне тоже непонятно, почему закон не принимается. Почему нашему законодателю так сложно понять, что это обязательно должно быть сделано.

– Если закон внесут и примут в том виде, в каком он есть сейчас – это решит проблему?

ВФ: А вам известно, в каком он сейчас виде? Мы его в последний раз видели в декабре 2019 года. Тогда он получил много критики со стороны правозащитных организаций. Что после этого было с ним – мне неизвестно. Но в том виде, в котором закон был в 2019 году, решить проблемы он не мог. Там было слишком много недостатков.

– Каких?

ВФ: Скажем, усечённое определение домашнего насилия. Эта проблема появилась как раз после декриминализации побоев, когда была выделена категория «близкие лица». И в перечень «близких» не вошли многие категории – например, бывшие супруги или партнеры, которые не проживают вместе.

Или там было хитро сформулировано, что защиту могут получить люди, которые пострадали от домашнего насилия, не относящегося к составам административного или уголовного правонарушения. Было и остается очень много вопросов, что же это значит.

– Даже если оставить тему закона… Мы же знаем, что в правоохранительных органах строгая «палочная система». Казалось бы, вот тебе «палка» сама в руки идёт – нужно только задержать домашнего насильника, какого-то асоциального элемента, за которого никто не вступится. Но почему-то полиция ничего не делает.

ВФ: В ваших словах есть известный стереотип. Домашнее насилие – это проблема не только маргинализированных слоёв населения. Она характерна для любых семей, с любым уровнем достатка и образования.

А что касается сотрудников органов и судов – там тоже встречаются разные люди, которые по-разному эту проблему понимают. Они тоже живут с определённым набором стереотипов. Ведь мы все – продукты этого общества, где к домашнему насилию веками относились определённым образом. Поэтому я думаю, что отношение полиции – это более сложная проблема. Нельзя сводить всё к «палкам». У них есть много структурных проблем.

Поэтому так важен протокол оценки рисков. Сотрудник просто задаёт 20 вопросов и потом знает, как ему поступить по инструкции. Надо просто дать им эту инструкцию, этот костыль, чтобы система не давала сбой.

– Последний вопрос: вы говорили, что это эмоционально тяжёлая категория дел. После успеха вы хотите взять перерыв и походить в «обычные» суды? Поучаствовать в спорах о квартирах или разбирательствах ДТП?

ВФ: Если честно, я не знаю ни одного адвоката, который занимается одной лишь темой домашнего насилия. В моей практике тоже есть разные дела. В противном случае у тебя фокус начинает замыливаться. А когда разными темами занимаешься, то и на вещи смотришь иначе.