«Либо ты агент власти, либо ты её враг»
Алесь Михалевич – от белорусского политзаключенного до чешского адвоката
Жизнь адвоката Алеся Михалевича похожа на голливудское кино. Преуспевающий белорусский юрист, в 2010 году он выдвинул свою кандидатуру на пост президента страны. Избирательная кампания окончилась для него в минском СИЗО КГБ. Оказавшись на свободе, он уехал в Чехию – а белорусские власти объявили его в международный розыск. Отбиваясь от внимания Интерпола, Михалевич стал адвокатом, специализирующимся на делах об экстрадиции. «Улица» расспросила его о специфике подобных дел, «творческом подходе» его бюро, работе с российскими бизнесменами – и судьбе белорусской адвокатуры.
«Интересное вхождение в уголовное право»
– В 1997 году вы получили сразу две специальности – юрист и политолог. Как складывалась ваша карьера дальше?
– У меня была активная юридическая практика – я занимался хозяйственным правом, интересовался правом СМИ. Работал в самом большом независимом профсоюзе страны, где координировал юридическое и международное направление. На мне были все отчёты, сотрудничество с Международной организацией труда, международными профсоюзами. Ещё я отвечал за большую сеть юристов, которые помогали людям, чьи права нарушены.
– Как вы пришли к решению баллотироваться в президенты? Согласитесь, что шансов победить на тех выборах у вас не было. В чём же была ваша цель?
– Как человек, который с детства играет в шахматы, я всегда рассматриваю любой процесс как многоходовую комбинацию. Ни один шахматист не рассчитывает победить с первого хода е2–е4. Более того, и с трёх, с пяти, даже с семи ходов ещё мало шансов победить.
В то время я активно участвовал в партийной политике и общественной жизни. У меня была поддержка со стороны разных общественных организаций и лоббистских групп – например, от ветеранов-«афганцев». Разумеется, была симпатия и со стороны профсоюзов. Согласно опросам, я получал 4–5% голосов в первом туре – а для 35-летнего человека это очень много. Безусловно, от этого можно было «стартануть» в политике и пойти дальше.
Я работал на то, чтобы быть «кандидатом согласия»: против Лукашенко, но не критикуя его. Я говорил избирателям, что он действительно сделал много позитивного – но пришла пора его менять. В маркетинге есть такое понятие – «выбор номер два» после главного бренда. И я намерен был стать политическим «выбором номер два» – как для тех, кто обычно голосовал за Лукашенко, так и для тех, кто поддерживал оппозицию. У меня были хорошие идеи, как попробовать изменить ситуацию в стране без конфронтации.
Конечно, все мы совершаем ошибки. Я не мог представить, что руководство государства настолько держится за власть. И считает любого человека с политическими амбициями заслуживающим наказания.
– После выборов вас задержали и доставили в СИЗО КГБ. Вы проходили подозреваемым по делу о массовых беспорядках…
– Вместе со мной в СИЗО сидели представители бизнеса, крупных государственных предприятий и бывшие чиновники, от которых таким образом избавлялись. Поскольку это был год президентских выборов, туда попали и оппозиционеры – люди, которые бросили вызов власти.
Адвокат Алесь МихалевичТам я понял: если у тебя действительно хорошо складывается карьера в Беларуси, то ты рано или поздно окажешься в СИЗО КГБ. Независимо от того, чем ты занимаешься.
Белорусская власть – в какой-то степени как и российская – смотрит на любого человека очень просто. Ты должен быть либо агентом власти, либо её врагом. Тогда, в тюрьме, после долгих пыток и издевательств они поняли, что я не агент иностранных спецслужб. И мне сразу было предложено стать агентом КГБ. Конечно, такой подход не способствует консенсусу, не цементирует общество для нахождения общих путей развития.
– Юридическое образование вам как-то помогло в этой ситуации?
– У меня получилось очень интересное вхождение в уголовное право. Я знал о нём столько, сколько должен знать нормальный выпускник юрфака. Но никогда им глубоко не интересовался. А здесь нам не передавали книги, практически не было газет… УК и материалы сокамерников – единственное, чем ты можешь себя занять на протяжении двух месяцев. Так что у меня был очень хороший экспресс-курс уголовного права в СИЗО. Хотя он и был совмещён со многими неудобствами.
– У вас была возможность видеться с вашими адвокатами – Олегом Агеевым и Тамарой Сидоренко? Они знали о пытках?
– Они много что видели, но довольно быстро их стали блокировать. Первый месяц допросов я отказывался отвечать на любые вопросы кроме фамилии, имени, места работы. Через какое-то время давление началось такое… Стали просто избивать, применять физическое насилие, в моём случае выламывать руки. Меня просто физически сломали и заставили разговаривать.
Так вот, эти «побочки» – следы избиений – сотрудники СИЗО старались никому не показывать. Адвокаты Агеев и Сидоренко знали о давлении на меня, но в первые дни ещё не было пыток и издевательств. Когда давление приобрело жёсткие формы, их две недели просто не впускали. Мол, «нет свободных помещений для встречи с подзащитными». При этом добавлялось, что помещения «могут освободиться в любой момент» – поэтому адвокаты, не только мои, тратили дни на ожидание в очереди. Которое ни к чему не приводило.
А уже потом я узнал, что моих адвокатов выгоняют из профессии. Что против них начаты дисциплинарные разбирательства и они не могут меня больше защищать. Для меня это было настоящим шоком.
– В тот момент десяток адвокатов лишились лицензий, а председатель Минской коллегии адвокатов Александр Пыльченко ушёл в отставку. Как другие адвокаты и юристы отреагировали ситуацию с коллегами? Можно ли этот период считать переломным моментом для белорусской адвокатуры?
– Надо понимать, что белорусская адвокатура и сегодня очень камерная. Боюсь соврать, но в Чехии, где сопоставимое количество населения, количество адвокатов раза в три больше. Соответственно, конкуренция выше и адвокатская профессия более развита.
Адвокат Алесь МихалевичБезусловно, белорусская адвокатура была шокирована происходящим. Но как и в большинстве случаев, все упиралось в один вопрос: а что адвокаты могут сделать, если правовые методы бессильны? Пострадавшие обжаловали лишение лицензий, но это давно не работает в Беларуси.
Уже потом в белорусскую адвокатуру пришло много новых людей, которые были юристами. В какой-то момент государство решило, что не надо содержать две юридические корпорации – и все, кто были юристами-хозяйственниками, получили адвокатскую лицензию. Таким образом в адвокатуру пришёл Сергей Зикрацкий – или, например, Максим Знак, который сейчас находится в тюрьме. В итоге к 2021 году белорусская адвокатура стала больше и качественно разнообразнее, чем в наше время. Но у власти, как я вижу, получается поставить адвокатуру под контроль – через силовые и административные механизмы. Государство полностью контролирует, кто имеет право стать адвокатом, а кто нет.
– Могли ли адвокаты в тех обстоятельствах объявить забастовку, выйти на митинг или выступить с публичным заявлением?
– В условиях, когда руководство адвокатуры не становится на защиту прав индивидуальных адвокатов, сложно что-то сделать, чтобы отстоять свои права. Адвокаты являются группой, влияние которой очень ограничено и отбор которой давно самым тщательным образом осуществляет государство. Поэтому думаю, что кроме формальной солидарности – писем, подписания общих заявлений в защиту – сложно представить другие действия.
– Как вам удалось выйти из СИЗО?
– Об этом я сразу же рассказал на пресс-конференции. Рассказал про пытки – и про то, что условием моего освобождения было подписание согласия на сотрудничество с КГБ. Через несколько недель я понял: всё идёт к тому, что меня снова посадят. И я тайно покинул Беларусь, уехал через Россию в Украину. Тогда президентом был Янукович, чьи отношения с Лукашенко были вполне тёплыми и позитивными. Я понимал, что из Украины надо уезжать – и начал искать, какое государство может дать мне статус беженца. Первыми отреагировали чехи; я приехал в Чехию и всего за неделю получил статус беженца. Моё дело было настолько понятное и известное, что в долгом рассмотрении не было необходимости.
– А когда вы узнали, что попали в международный розыск?
– По-моему, Беларусь об этом сама официально заявила. Я понял, что у меня возможны проблемы – и начал читать, что с этим можно сделать. Так у меня произошёл интересный вход уже и в международное право.
Я стал обращаться к чиновникам, бывшим политикам. Вышел на международные организации, которые занимаются реформированием Интерпола – например, на Fair Trials International. Они много рассказали о том, как система работает на практике. Например, очень часто в законах и даже инструкциях не прописано – куда идут документы, кто их должен высылать…
После этого мы подготовили совместное обжалование действий белорусских властей. На тот момент от Интерпола мы не получали ответа – и не получили ответа никогда. Их система только начинала нормально работать; частой была ситуация, когда они могли просто проигнорировать обращение.
Интерпол по количеству участников – вторая организация после ООН. И, как любая международная организация, она интересна тем, что над ней никого нет. Конечно, теоретически есть страны-основатели, которые имеют право спросить у секретариата, что они там делают и почему не отвечают. Но большинство стран просто не станут этим заниматься. И уж тем более принимать совместные резолюции.
Адвокат Алесь МихалевичВ результате у Интерпола много лет было большое чувство безнаказанности – они могли делать всё что угодно, и им за это ничего не было. Потому что на Интерпол нельзя подать в суд. Физически они находятся в Лионе, но местному суду не подсудны, поскольку являются транстерриториальной международной организацией. Интерпол как бы везде – поэтому неизвестно, куда на него подавать в суд.
Но в итоге они увидели наше обжалование, и информация обо мне была удалена из «красного циркуляра» (аналог международного ордера на арест – «АУ»). Хотя официального подтверждения этому я не получил никогда (отметим, что Михалевич получил такое подтверждение только 6 июля 2021 года – уже после записи интервью с «АУ»).
В аэропортах Варшавы и Нью-Йорка у меня были полноправные задержания с оформлением – из-за того, что я до сих пор якобы числюсь в их базе. В Турции, Черногории и других странах у меня возникали «остаточные проблемы» – когда государства успели интегрировать меня в национальные базы, где меня продолжали называть преступником. В Испании ко мне много раз приходила полиция после заселения в гостиницу. В Германии помещают человека в базу федеральной криминальной полиции: полицейский, который меня видит, не знает, Интерпол это или не Интерпол. Он получает информацию, что перед ним преступник, которого надо задержать. А разбираться будут уже на более высоком уровне.
Так что мне на практике «посчастливилось» узнать, как эта система работает – и что чувствует человек, которого задерживают в аэропорту или при прохождении контроля. Не буду говорить, что во всех базах данных полный бардак. Но кто-то к этому относится серьёзно, а кто-то не очень.
Адвокат Алесь МихалевичКогда у тебя есть личная мотивация удалить себя из базы Интерпола и выиграть экстрадиционный процесс, то через некоторое время ты глубоко входишь в эту тему. Так я стал консультировать знакомых, которые ко мне обращались. Сначала я делал это бесплатно, но в последние девять лет это стало моей основной работой.
Я всегда много путешествовал, поэтому пересечение границ и изучение баз данных стало моим хобби. Если у меня в командировке есть возможность перейти какую-то границу, я с удовольствием это сделаю. Например, нахожусь в Македонии, где рядом граница Албании. Я обязательно схожу, посмотрю, как эта граница выглядит, смотрят ли они в базу, «выскакивает» ли что-то, сверяют ли они фотографии... Меня интересует, как это работает в разных государствах.
«Доступ в любую тюрьму»
– Расскажите, сложно ли было получить статус адвоката в Чехии?
– Очень сложно. Статус я получил совсем недавно, в конце 2019 года – до этого практиковал как юрист. И мне пришлось сдавать сложный дополнительный экзамен.
В разных странах Европы по-разному защищается профессия: где-то есть монополия на юридические услуги, где-то её нет. Например, в Швеции любой человек имеет право осуществлять юридическую деятельность, даже не имея диплома. Но в большинстве стран невозможно входить в уголовные дела без адвокатской лицензии. Она нужна не только для представительства в суде, но и на уровне доступа в следственный изолятор. А для меня это очень важно: значительную часть наших клиентов сразу задерживают – ещё до того, как они обратятся в наше бюро. Прямой контакт с клиентом всегда важен, ведь так ты получаешь дополнительную информацию по стратегии защиты: что у нас есть, какую информацию можно затребовать, кто её может собрать.
Моя лицензия даёт доступ в любую тюрьму, любой экстрадиционный изолятор практически на всей территории ЕС. И даже шире – есть много стран, которые тоже меня пустят, если возникают международные вопросы. Например, связанные с ЕСПЧ или Комитетом ООН по правам человека. Впрочем, до 2019 года я и как юрист посетил огромное количество судов и изоляторов. Можно сказать, что это моё второе хобби, вернее, профессиональная деформация: я знаю каждый крупный изолятор в Европе.
Ещё я очень хорошо ориентируюсь в приграничных судах. Очень часто клиентов задерживают при пересечении границ, и тогда экстрадиционный процесс проходит в ближайшем маленьком городке. Например, в Польше на границе с Литвой такие дела рассматривают в городе Сувалки. А на польско-украинской границе – в городе Перемышль. Так что я изучаю страны по совсем другим путеводителям, нежели обычные туристы.
– В своих интервью вы рассказываете, что защищаете бизнесменов, которые подверглись преследованию государства, от экстрадиции и внимания Интерпола. И добавляете, что это довольно доходный бизнес. Почему тогда на этой теме специализируется совсем небольшое количество юристов? Из-за нехватки личного опыта и понимания, как устроен Интерпол?
– Отсутствие личного опыта не самое важное. Любой адвокат знает, что твоё первое дело в новой области занимает гораздо больше времени, а результат всегда будет хуже, чем в третьем или десятом деле. Ты можешь изучить все законы – но ты всё равно не знаешь подводных камней, не знаешь практики, не знаешь нюансов. Самый талантливый юрист, который впервые займётся делом о ДТП, будет заведомо хуже специалиста в этой области.
Ситуация с экстрадициями интересна тем, что адвокаты-специалисты по ним есть только в Великобритании. В большинстве стран Европы просто нет рынка, чтобы заниматься исключительно этой темой. Там процесс об экстрадиции происходит на низовом уровне: где задержали человека, там и судят. В результате происходит географическое размывание, когда адвокат берёт дела только своего района. А значит, он вынужден заниматься и другими сферами – обычно это миграционное или уголовное право. Именно они занимают всё больше времени, а экстрадиции остаются на обочине.
А вот в Англии, Уэльсе или Голландии экстрадиционные вопросы рассматривает только один суд. И тогда адвокатам специализироваться легче – да и у судей растёт профессионализм в этой области.
Адвокат Алесь МихалевичЯ уверен, что будущее юриспруденции за узкой специализацией – это видно и в Беларуси, и в России, и в Польше. Юристы, которые находят специализацию, более востребованы, предоставляют более качественные услуги.
Нашей фирме удалось преуспеть, потому что мы с самого начала выбрали узкую специализацию – и стали работать по всей Европе. Благодаря этому мы быстро собрали портфолио и наработали практику. Наши дела – это Интерпол, вопросы экстрадиции, иногда это совмещено с получением статуса беженца. В нашей клиентской базе около 300 кейсов, по 200 из которых мы подавали запросы в Интерпол. Но вы должны понимать, насколько всё это сложно. Лично я хорошо владею пятью языками, а ещё на 10–15 готов читать юридические документы. И всё равно иногда мне приходят документы на датском языке – а большинство датских законов просто не переведены на английский. Не говоря уж о том, что переводы могут оказаться неправильными. Нюансы, которые я замечаю на чешском, русском, украинском, английском, польском, я пропущу в немецком или датском документе. Впрочем, это компенсируется знанием практики других стран.
В общем, это нелёгкая сфера – и далеко не каждый адвокат захочет всем этим заниматься.
– Как устроено ваше бюро? Учитывая, что вы оказываете юридическую помощь во многих странах. У вас везде есть местные партнёры?
– В нашем бюро работает семь человек, что довольно много для юридической фирмы. И каждое уголовное дело – это создание временного «творческого коллектива», который занимается проблемой одного клиента. Иногда коллектив действительно нужно усилить местным адвокатом. Например, задержали человека в Италии. И мы понимаем, что вопрос меры пресечения никто не отработает лучше итальянского адвоката. Он интегрирован, знает судью, знает, какие документы предоставить, какой размер залога считается нормальным. Но совсем не факт, что этот адвокат потом будет представлять клиента в суде по экстрадиции.
Наш «творческий коллектив» координирует дело, принимает решения относительно стратегии – например, какие правовые механизмы мы запускаем, какие жалобы в ЕСПЧ подаем. Мы обсуждаем с «местным» адвокатом, что мы можем обжаловать в его стране, какие нарушения можем найти, какие постановления на местном уровне можно отменить. Часто в этот коллектив может быть включён и российский адвокат, если человека требуют экстрадировать в Россию. Случаев, когда мы работаем без привлечения местных «контракторов», очень мало.
– А вы лично участвуете в судебных заседаниях?
– Как приглашённый эксперт по российскому праву я выступал в судах половины стран ЕС. Как адвокат – наверное, минимум в пяти странах.
– Бросались ли в глаза какие-то яркие отличия?
– В европейских судах отличий нет. Яркие отличия начинаются там, где есть британская система. На Кипре суд приобретает более театрализованные формы – есть вещи, которые просто шокируют. Когда прокурор эмоционально восклицает: «А я считаю, что ничего этому человеку не будет!» – ну, в этом есть элемент театрализованности.
Адвокат Алесь МихалевичМеня очень удивило в Греции, что они могут назначить в Верховном суде на 9:00 рассмотрение 30 дел одновременно. Я не представляю в Литве или Германии 30 дел, назначенных на одно и то же время – чтобы набился полный зал адвокатов и родственников, вынужденных слушать другие дела.
Конечно, на некоторые дела тратится две минуты – но на некоторые и по полчаса. Такие вещи продолжают удивлять, они связаны с национальными особенностями.
А с точки зрения работы адвоката больших отличий нет: везде защита получает слово, ставит вопросы. Удивляет, что в некоторых странах судья может перебить адвоката, но это случается очень редко, обычно на Юге. Это зависит и от уровня адвоката. Меня как раз почти не перебивали, ведь непонятно, что это за субъект приехал. А местным адвокатам вполне могут сказать: «Всё это неважно, идём дальше».
«Любимая статья российских следователей»
– Правильно ли я понимаю, что большая часть ваших российских клиентов обвиняется по 159-й статье УК – мошенничество?
– Думаю, что большинство. Более 50% – это точно.
– Вы анализируете практику российских судов по этой статье? Есть ли какие-то тенденции?
– Прежде всего надо понимать, что российские следователи не готовы и не хотят вести уголовные дела с реальными твёрдыми доказательствами. Они не любят заниматься неуплатой налогов или делами, связанными с математическими расчётами. Не возбуждают дела по преднамеренному банкротству – потому что нужно точно рассчитывать момент, когда наступила устойчивая неплатёжеспособность. А вот мошенничество – это любимая статья российских следователей. В таких делах никогда не понятен мотив: хотел человек заплатить деньги или нет? Был ли изначальный умысел на неисполнение договорных обязательств?
Адвокат Алесь МихалевичА ещё эта статья есть в уголовных кодексах почти всех стран – поэтому можно просить выдачу человека из-за границы.
В странах с развитой независимой судебной властью такое обвинение обычно разваливается. Потому что момент неясности, – когда у человека возник умысел? – в нормальной стране должен трактоваться в сторону обвиняемого. А в России это очень часто трактуется в сторону обвинения, даже не потерпевшего. Я видел много дел по мошенничеству, где не было потерпевших. В условиях, когда суд во всём верит следователю, получается, что это идеально используемая статья.
Я не раз слышал от своих российских клиентов выражение «войти через уголовку». Это значит, что их противники проиграли арбитраж и теперь попробуют добиться уголовного дела. Ни для кого не секрет, что в России есть следственный рынок по возбуждению дел против конкурентов.
Да, мы отслеживаем практику. И я бы говорил уже не про [статью] 159 УК в чистом виде, а про 210 УК – организацию преступного сообщества. Она используется, чтобы людей дольше держать в СИЗО и гарантированно развалить их бизнес. Но надо помнить, что у нас не очень репрезентативная выборка – в науке есть понятие «ошибка выжившего». Мы не видим всего массива дел – только те, которые доходят до международного разбирательства.
– Работаете ли вы pro bono? Например, с политиками и общественными активистами.
– Мы работаем pro bono довольно много, до 20% нашей практики. Выбираем дела активистов, журналистов, политиков – людей, связанных с общественной деятельностью. Сейчас в связи с событиями в Беларуси этот процент вырос, что не нравится нашим сотрудникам – особенно финансовому директору. Наверное, никто не любит делать много работы и не получать за это денег.
Но мы верим, что таким людям нужно помогать – и будем делать это дальше. Адвокат определяет размер гонорара исходя из многих факторов, и один из них – платёжеспособность клиента. Бывает, что человек неплатёжеспособен. Или делает настолько важные вещи в других сферах, что не надо забирать у него деньги – пусть он движет общество вперед. Впрочем, если в таких делах мы привлекаем внешних контракторов, то всё же согласовываем плату за их помощь.
– Отличается ли практика по делам бизнесменов и по «политическим»?
– Отличий достаточно много. Бизнесменов сложнее защищать: меньше методов, механизмов, которые мы можем задействовать. Во многих странах, даже в ЕС, бытует мнение, что если человек богат, то он не до конца честно разбогател.
Конечно, защищать бизнесмена от экстрадиции легче, чем человека, обвиняемого в убийстве или торговле наркотиками. Мы, кстати, почти не берёмся за такие дела – это часть нашей политики. Если люди обвиняются в чём-то настолько серьёзном, то мы хотим быть уверены, что они не совершали подобных преступлений. Только тогда есть вероятность, что мы возьмёмся за дело. Что касается экономических преступлений, то мы берём большинство клиентов – даже если есть вопросы по степени их вины.
Впрочем, в России бизнес бывает связан с политикой. Например, бизнесмен, приближённый к губернатору, при смене региональной власти резко становится преступником. Понятно, что в этом есть доля политического преследования.
«Лишают лицензий самых смелых и независимых»
– Хочу вернуться к разговору об Интерполе. Я политолог по образованию и знаю, что Интерпол критикуют в академической среде – поскольку его используют авторитарные страны для преследования политически неугодных граждан. Меняется ли Интерпол, реагирует ли организация на критику?
– Скажу вам так: тенденция к улучшению есть. Благодаря усилению общественного внимания демократические страны всё больше и больше осознают эту проблему. Но надо понимать, что большинство стран в мире являются авторитарными. Демократическое сообщество не имеет в Интерполе «контрольного пакета». Оно имеет, быть может, «блокирующий пакет», но не «контрольный». Поэтому мы не удивились, когда президентом Интерпола избрали китайца. Которого затем сами китайцы арестовали и посадили, насколько я понимаю, незаконно выкрав из ЕС. Россия тоже часто занимала высокие должности в Интерполе – например, в Комиссии по контролю файлов. И эту проблему не решить в чисто юридической плоскости.
Мы, безусловно, активно включены в международные структуры, которые работают над демократизацией Интерпола. Чтобы система была более понятной, чтобы исключать случаи, когда авторитарные лидеры сводят счёты через Интерпол. Повторюсь: проблема есть, в мире она всё больше осознаётся как важная и серьёзная – и постепенно через внимание к ней ситуация улучшается.
Адвокат Алесь МихалевичЕсли человек получает сейчас статус беженца, то его, как правило, исключают из базы Интерпола. А ещё недавно мы боролись за то, чтобы они хотя бы добавляли информацию о статусе беженца на странице с разыскиваемым лицом.
– Есть ли какие-то международные институты, кроме ЕСПЧ и Интерпола, с которыми вы работаете?
– Полный или даже более широкий аналог ЕСПЧ – это Комитет ООН по правам человека. Его решения носят рекомендательный характер, но помогают в наработке кейсов, дают дополнительные возможности. Ещё есть Европейский суд в Люксембурге, который рассматривает вопросы общего европейского права и его трактовки на местном уровне. Наверное, это всё. Есть аналоги ЕСПЧ в Латинской Америке, но этим занимаются уже наши партнёрские адвокаты.
– Недавно в Беларуси снова прокатилась волна лишения лицензий. «Улица» брала интервью у Сергея Зикрацкого – а теперь он уехал из страны. Что ждёт таких адвокатов? Есть ли у них перспективы на Западе?
– Есть перспективы у любого думающего и работоспособного белоруса. У белорусских юристов тоже. Первое, с чего нужно начинать – это язык, потому что без языка интеграция невозможна. Если программисту английский язык нужен на достаточно примитивном уровне, то с адвокатурой это, к несчастью, не срабатывает. Язык должен быть на хорошем уровне.
Надо понимать, что лишают лицензии людей смелых, независимых. Как правило, это адвокаты из лучших 10% сообщества. Человек зависимый, который боится, делает много ошибок, сам не пойдёт в рискованные дела. В 2010 году в такие процессы шли представители президиума минской адвокатуры – Павел Сапелко, Олег Агеев. Все они хорошие юристы и не потеряли себя. В основном они работают в общественных организациях, некоторые ведут собственные проекты. Марина Ковалевская, адвокат кандидата в президенты Андрея Санникова, делает серьёзную карьеру в США. Думаю, большинство из них в краткосрочной перспективе проиграли финансово – но в долгосрочной выиграли.